стали облетать один за другим. Гнорр был всего лишь силен, но не всемогущ. И главное, Лагха очень спешил вернуться в Пиннарин, где еще до отплытия в карательную экспедицию он чуял приближение очень недобрых событий.
Благодаря своей быстроходности, до которой было далеко кораблям смегов, «Голубые Лососи» могли не бояться преследования. Но преследователей Лагха, похоже, и так не боялся.
Кому, как не ему, было знать, сколько морских лиг за час покрывает «Звезда Глубин». Но тем не менее Лагха, острословящий и расхаживающий по палубе в щегольском кафтане, с изумрудным медальоном на шее, этот самоуверенный и изысканный Лагха казался испуганным.
Его правильное лицо, которым он владел вполне, все же выдавало тревогу. Даже с трудом ворочавший языком Эгин, обездвиженный Эгин, лежащий словно бревно на носилках, смог заметить это.
Чего же он боялся? Мести не-бытующих Говорящих? Каких-то новых, неизвестных, но безусловно пагубных для Варана последствий, к которым может привести использование Танца Садовника? Смегов, вооруженных «молниями Аюта»? Лиг, которая не ровен час пустит в ход какой-нибудь сугубо аютский трюк, от которого красивые волосы Лагхи вылезут за неделю, а его кожа сгниет под струпьями неискоренимой «ветроеды»?
Неужели Лагха, только что победивший смегов, боялся все тех же смегов? Или Знахаря с Дотанагелой, которым, судя по некоторым косвенным данным, удалось все-таки избегнуть ласковых объятий своего сияющего, прекрасного гнорра, с южной искоркой в глубине бездонных серых глаз?
И тут Эгина осенило. Нет, смеги были ни при чем. Лагха наверняка трезво оценил их силы, наверняка принял меры и просчитал все до последнего. Со смегами все было ясно. И хоть задерживаться в Хоц-Дзанге все равно не стоило, спешить в Пиннарин сломя голову тоже было незачем. Дотанагела и Знахарь – вот кто были действительными потайными двигателями в этой ситуации. И не потому, что сейчас они бродят где-то по горным тропам близ Хоц-Ия. А потому, что их сейчас нет в Пиннарине.
Где Дотанагела – в Хоц-Ия или в Проклятой Земле Грем? Не важно. Главное, что Опора Писаний временно обезглавлена, ибо Дотанагела, обладавший непререкаемым авторитетом и огромной властью, не оставил ни преемника, ни даже намека на преемственность.
Столичная Опора Единства наверняка тоже временно осталась без пастыря. Эгин был готов биться об заклад, что именно пар-арценц Опоры Единства сейчас стоит за плечом капитана «Гребня Удачи».
Знахаря тоже нет. Вопрос о том, есть ли у него замена в Варане, остается открытым. Но самое главное, что весь чудовищный девятиярусный корабль Свода с двуострой секирой на куполе остался без кормчего. Без единой всеподминающей воли. Остался впервые за всю историю.
Идя по этому логическому следу все дальше и дальше, Эгин вспомнил все, что слышал об Отраженных от Дотанагелы, Знахаря и Тары.
Все они были единодушно убеждены, что в рядах Свода по меньшей мере один Отраженный или, как выражалась старомодная Тара, – та-лан отражение. (Сами эти слова пришли из Синего Алустрала, как и многочисленные рецепты, заклинания и реалии из быта магов, ведьмаков и простых ведунов всех пошибов и предпочтений. Короче говоря, как начинало теперь казаться Эгину, магическое подспорье всех, кто является врагами Князя и Истины, а заодно и клиентами Свода Равновесия, было родом из Синего Алустрала.)
По мнению Дотанагелы, которое Знахарь, кажется, никогда не разделял, именно Лагха Коалара является тем самым та-лан отраженным. Человеком из прошлого, по своей воле и с помощью особого искусства избравшим время, место и тело для рождения своей нечистой души. Человеком, проводящим в жизнь злую волю Хуммеровых бездн.
Но что, если этот человек как раз не Лагха? А кто-то другой? Кто угодно другой. Например, пар-арценц Опоры Безгласых Тварей или какой-нибудь аррум вроде покойного Гастрога? А что, если и сам Лагха знает что-то об Отраженном в Своде или, например, каким-то образом узнал о нем в Хоц-Дзанге?
Если допустить, что Отраженный – не Лагха, тогда поведение самого Лагхи становится более понятным, а его испуг – вполне оправданным.
А что, если гнорр, стоя под стенами Хоц-Дзанга, сообразил, какую великолепную, неоценимую услугу оказал он тем, кто задумал бы узурпировать власть над Сводом (и, следовательно, Вараном) и реализовать свою темную, отраженную сущность?
Он, Лагха, удалился из Пиннарина и оставил князя Мидана окс Саггора, охрану которого гнорр опекает, холит и запугивает как свою собственную, в обществе вельмож и Совета Шестидесяти, которым следует доверять не больше, чем воробьям на крыше садовой беседки.
Он, Лагха, увел с собой четыре корабля «Голубого Лосося» – самую преданную Князю и Истине часть флота.
Он, Лагха, увез с собой из Пиннарина три сотни отборных боевых псов, которых так долго и тщательно пестовали в Опоре Безгласых Тварей и которых ни деньгами, ни наветами не заставить обратиться против него, Лагхи, и князя.
Он взял с собой на Цинор верных псов, верных аррумов, верных «лососей». Он уехал сам. Как Дотанагела. Как Знахарь. Он оставил Свод без головы. Долго ли проживет Свод без головы?
Ответ на вопрос, чего боится мудрейший гнорр Свода Равновесия, был найден. Лагха Коалара, бледнокожий красавец, боялся заговора. Измены, инициатором которой будет подлинный Отраженный. Тот, для искоренения которого в древности был сотворен скорпионообразный убийца. Тот самый Скорпион, части которого лежат сейчас где-то в наглухо залепленной навесными замками каюте, где хранятся одинаковые на вид сарноды с эмблемой Опоры Вещей.
Эгин легко и заразительно рассмеялся. И хотя его хохот отдавался болью в спине, а голос его оставался по-прежнему чужим и хриплым, остановиться он не мог. Курносый конопатый матрос, дежуривший за дверью, навострил уши. Чего это там смеется раненый рах-саванн?
Но ведь, милостивые гиазиры, это и в самом деле смешно, когда выясняется, что гнорр Свода Равновесия боится угодить в Жерло Серебряной Чистоты столь же истово, как и рядовой рах-саванн Опоры Вещей! И что для подобных опасений у него имеется не менее длинный ряд не менее веских причин.
Ни боли, ни снов не знал Эгин, мирно досыпающий самые сладкие предрассветные часы на койке безвестного офицера, когда их корабль приблизился к Вересковому мысу с северо- востока.
Эгин был бы удивлен, узнай он, что, гадая о сроках своего прибытия в Пиннарин, просчитался почти на сутки. Промах простительный, но обидный. Хотя как он, Эгин, не видя даже дневного света, мог правильно оценить скорость «Голубых Лососей», которая была воистину ошеломляющей?
Когда Лагха вышел из своей каюты бодрый и нарочито легко одетый, Эгин еще спал мертвым сном раненого героя.
С Лагхой почти не было сопровождающих. Дело в том, что гнорр, вопреки создавшемуся у Эгина впечатлению, терпеть не мог свиту и обожательно распахнутые рты. И с высоты своего положения деликатно брезговал даже обществом аррумов.
С Лагхой был лишь капитан «Венца Небес». О том, что он покачивается в трюме именно «Венца Небес», Эгин, кстати, тоже не подозревал. Его матрос-сиделка с настойчивостью попугая говорил одно и то же тупое «да», когда Эгин, стремясь доискаться из соображений самого праздного любопытства до истины, перечислял ему имена оставшихся на плаву «Голубых Лососей». Любой себя уважающий офицер Свода знал эти имена не хуже, чем купчина – имена своих компаньонов.
Лагха был удивительно свеж, бодр и, вопреки своему обычаю, немного румян. Его волосы были аккуратно собраны в пучок на затылке, а брови – сомкнуты над переносицей, что делало его вид озабоченным и мрачным. Играть на публику было незачем, ибо не наблюдалось самой публики.
Капитан, являя полный контраст с бодростью гнорра, только хотел казаться свежим. В глазах его стояла непроглядная сонная муть.
У Лагхи не было охоты болтать. Не говоря капитану ни слова, он вынул из футляра, болтающегося на поясе у последнего, дальноглядную трубу и направил ее на Вересковый мыс.
Спустя полминуты Лагха зло цокнул языком.
– Что там? – поинтересовался капитан.
Вместо ответа гнорр, закусив нижнюю губу, протянул ему трубу.
В рыбацкой деревушке, которая горбатилась на Вересковом холме, плавно переходящем в мыс, догорали костры. Изрядно пьяные рыбаки все еще горланили песни. Горланили громко и от души, поскольку гнорру
