Противилось вопреки магическому искусству Норо, и это «что-то» передалось ему от истинной пряди волос Овель, которую он действительно любил. Этого Норо учесть никак не мог, ибо Отраженные лишены понятий о любви так же, как простые смертные – представлений о Хуммеровых безднах и неисповедимых путях Великой Матери Тайа-Ароан.
Лагха Коалара понял – Хорт окс Тамай сейчас не слышит его. Сиятельный князь вошел в странный столбняк сродни тому, в который входят сильные, когда используют отводящую магию. И тогда Лагха Коалара обнял Сиятельного князя, как блудный сын – строгого, но любящего отца.
Знак, поданный гнорром, был понят на кораблях «Голубого Лосося».
Тотчас же в воду и на палубы полетело оружие, стрелки с удовольствием опустили натянутые луки, вверх поползли штандарты рода Тамаев.
На кораблях Флота Открытого Моря, на крышах домов, в рядах княжеской гвардии взирали на это представление настороженно, но не без одобрения. Если что – можно будет перебить этих безумцев совершенно безнаказанно.
Если что? Никто не знал – что, ибо гнорр и князь продолжали стоять совершенно неподвижно. Лагха обнимал Хорта, прижавшись губами к срезу его шлема близ уха, и никто не слышал его шепота, никто не видел, чтобы Сиятельный князь демонстрировал хоть какие-нибудь признаки неудовольствия.
«Услышь меня, услышь меня, потомок неистового Гаассы окс Тамая, пусть твоя кровь вспомнит нашу общую войну, пусть вспомнит Кальта Лозоходца, пусть поверит ему…» – это и много иного шептали уста Лагхи в те короткие, но столь длинные колокола, когда решалась судьба Пиннарина и всего Великого княжества.
Ему помогло его же собственное нетерпение. Или по крайней мере так ему хотелось думать.
Когда его мозг обессилел от попыток прорваться по ту сторону себя самого, когда перед его мысленным взором поползли зеленые черви и стали разбегаться разноцветные круги, Эгин сказал самому себе: «Хватит! Будь что будет!» – и был уже готов вернуться в кабинет гнорра, как вдруг… он увидел собственные клешни, украшенные поддельными сапфирами, собственные ноги, бывшие некогда перекладинами на гардах столовых кинжалов. Почувствовал, как приятно хрустит каждое его сочленение и как его хвост, увенчанный смертоносным жалом, наливается тяжестью грядущего свершения.
А еще он видел Пиннарин, лежащий внизу словно большой и сочный пирог, набитый всякой всячиной. Правда, эта гигантская снедь не вызывала у него аппетитных слюнок.
Эгину начало казаться, что от аппетита он избавился если не навсегда, то надолго. Он видел и пристань и, как ему казалось, мог различить там фигуру Лагхи. А рядом – фигуру Хорта окс Тамая, на котором был шлем точь-в-точь похожий на тот, что украшал голову Норо окс Шина. Еще одной загадкой стало меньше. Разумеется, Норо использовал шлем, чтобы контролировать сознание Сиятельного князя. Князю вменялось быть паинькой и не баловать попусту.
Но Эгин-скорпион был отягощен еще и смутным осознанием того, что не может задерживаться здесь долго, сколь бы интересным ни было все происходящее вверху и внизу. Здесь – это, собственно, где?
Эгин с трудом повернул свою уродливую голову. Мир, подернутый легкой изумрудной пеленой, дал ему ответ.
Здесь – это на вершине раскрывшегося купола Свода Равновесия. Здесь – это значит, у самого основания гигантской двуострой секиры, созданной безвестным зодчим, дабы устрашать, внушать страх и трепет.
Он чувствовал, что уцепился недостаточно хорошо. Что его позиция недостаточно устойчива и что в любую минуту он может свалиться вниз, пустив насмарку все долгое восхождение. Нет, он не разобьется о землю. Но тогда все труды нужно будет повторить с самого начала.
Стоять на краю колонны было тяжело. Он ведь всего лишь скорпион. Не муха. Может, нужно научиться летать?
Прямо под собой он увидел навершие шлема. Какого еще шлема? «Шлема Норо окс Шина», – очень скоро сообразил Эгин-скорпион.
Значит, ему нужно именно вниз, но не слишком вниз, а аккурат на шлем. Ему все-таки придется упасть.
Хотя нет, здесь есть одно противоречие. Он, Эгин-скорпион, должен немедленно остановиться и перестать хотеть очутиться за шиворотом у гнорра Свода Равновесия Норо окс Шина. Вот что от него требуется. Так по крайней мере он себе это представлял.
«Отозвать Скорпиона – это значит отозвать самого себя», – сообразил наконец Эгин, который, очутившись в теле Убийцы отраженных, оставил в своем теле человека девять десятых мыслительных способностей.
Противоречия. Их слишком много. С одной стороны, он, Эгин-скорпион, должен остановиться и… наслаждаться пейзажем дальше.
С другой стороны, его нутро и его самость хотят совсем другого. Он – Скорпион. Он создан для того, чтобы разить, жалить, уничтожать Отраженных.
Один такой Отраженный сейчас нервничает, хрустит костяшками пальцев и зрит в направлении порта. Нужно лишь упасть и дать жалу вонзиться в теплую человеческую плоть во исполнение своего предназначения.
Другой Отраженный тоже в Пиннарине. Он, Эгин-скорпион, отлично чует близость второго своим надприродным, самим Урайном некогда даренным скорпионьим чутьем. Но этот, другой Отраженный, он далеко. Он появился здесь совсем недавно. Он далеко, и пока что он недосягаем.
Но он не может убить того, который стоит внизу. Почему?
И тут внутри Эгина-скорпиона произошло нечто, похожее на землетрясение или, точнее, на извержение вулкана. Он, Эгин-скорпион, стал скорее Эгином, нежели Скорпионом.
Норо окс Шин. Да, он всегда относился к своему начальнику с пиететом и многотерпеливой преданностью. Доверял ему, служил ему на совесть. Не держал от него тайн. Был псом. Холопом. Ничем.
Он, Норо, использовал его как хотел и когда хотел. Норо платил ему за службу ложью. Вечной ложью и обещаниями, тоже лживыми. Сейчас он наобещал ему с три короба всяких приятностей, ни одна из которых наверняка не овеществится.
С чего это он, Эгин, взял, что Норо хоть пальцем двинет для того, чтобы позволить им с Овель скрыться из Пиннарина? После того, как опасность перестанет существовать, перестанет существовать и сам Эгин. Ибо если бы слово офицера, честь и порядочность, если бы все эти понятия звучали для Норо окс Шина хоть сколько-нибудь убедительно, не бывать ему сейчас гнорром, пусть даже и трижды Отраженным.
В таком случае почему бы ему, Эгину-скорпиону, не убить человека, который, не задумываясь, убьет его?
Почему бы не вонзить в его лживое тело свое жало, напоенное ядом Гулкой Пустоты? Тем более что это как нельзя лучше соответствует велениям его самости? Зачем притворяться травоядным и поступать наперекор себе, если внутренний голос поет и кричит ему именно об убийстве?
Примерившись к прыжку, Эгин-скорпион взмолился к своим чувству равновесия и глазомеру, чтобы те не дали ему промахнуться, и…
Ничто не длится вечно. Завершилось и дружеское объятие гнорра и князя, вошедшее в историю как «поцелуй гнорра».
Хорт окс Тамай разлепил губы и еле слышно спросил:
– Стрелять?
Лагха, который, разумеется, был единственным, кто слышал князя, встрепенулся.
– Князь, ты слышишь меня? – спросил он, чуть отстраняясь и пристально всматриваясь в глаза Хорта. В них не было больше мутной стены. Или почти не было.
– Да, Кальт… – Судя по губам князя, искривившимся от затаенной муки, тот чувствовал себя отнюдь не лучшим образом. – Очень болит голова, – признался князь после недолгого замешательства.
«Он действительно услышал меня!» – подумал Лагха, соображая, не сболтнул ли он чего-то лишнего, пока с перепугу взывал к предкам князя.
– Ты должен снять свой шлем подобно тому, как это сделал я, – властно потребовал Лагха. – И тогда
