закопченный низкий потолок и огромными прыжками то и дело наскакивал на стены. Железные цепи Кучака в очередной раз глухо звякнули.
– Такую женщину, как ты, невозможно не любить. Я завтра умру… Даже под саблей палача и на последнем выдохе я буду шептать твое имя. Я буду благодарить Аллаха за то, что он подарил мне встречу с тобой!
– Ты заставишь зарыдать даже самое черствое сердце, а что же тогда говорить о женщине?
– Я это говорю не для того, чтобы зажечь в твоем сердце жалость ко мне, ханум. Я просто хочу, чтобы ты знала правду. Зачем мне теперь лукавить, когда я отхожу в лучший мир?
Сююн-Бике потянула на себя дверь, та неохотно заскрипела. И этот скрип, будто стон больного и простуженного старика, был слышен в самых дальних закутках каменного лабиринта.
Как тени, возникла стража и в покорном поклоне остановилась перед повелительницей.
– Улана Кучака освободить… Он не нужен мне больше!
Один из стражей осмелился заглянуть ей в лицо, и Сююн-Бике прочитала в его карих глазах удивление.
– Кучак свободен!
Бике бросила под ноги стражи факел. Его искры рассыпались по каменному полу. Факел вскоре потух, и зиндан поглотила тьма.
– Пусть улан Кучак забирает все свое золото, всех своих людей и наложниц и немедленно убирается в Крым!
Голос женщины в темноте звучал зловеще. «Не демон ли говорит ее устами?!» – отшатнулся в сторону страж.
– Мы сделаем так, как ты велишь, бике, – уступил он темным силам.
В Ливонию!
Кучак с нетерпением дожидался вечерних сумерек. И они неотвратимо опустились на минареты и башни города, а вместе с ними в его покоях появился посыльный.
– Улан Кучак, все наши люди предупреждены. Сокровища увязаны в баулы, а твои жены ждут тебя в кибитках. Мы готовы тронуться в путь, – доложил слуга.
Но Кучак все еще медлил. Через узкое окно он видел белый купол мечети Кулшерифа, а выше, будто подсматривая за кем-то, из-за шпиля выглядывала луна. Скоро все это останется позади: минареты, широкая Итиль, власть. Но труднее всего оставить любовь. С собой он увезет только воспоминания.
Была еще одна причина, по которой улан не спешил, – не было двух его сыновей: среднего – с чертами лица русской жены, и старшего – его надежды, его наследника, такого же смуглого и скуластого, как и он сам, но характером в мать – астраханскую бике, покладистую и рассудительную. «Тебе только муллой быть!» – посмеивался частенько над сыном Кучак.
Слуга не уходил и терпеливо дожидался ответа.
– Послали ли гонцов за моими сыновьями? – наконец спросил улан.
Два его сына пристрастились к соколиной охоте и сейчас, не ведая о падении отца, гоняли птиц в том самом месте, где в единое течение сливались две полноводные реки: тихо бегущая Итиль и Кама – капризная и непокорная, которая то разливалась в долинах на многие версты, а то вдруг сужалась между возвышенностями и, показывая норов, била быстрой водой в крутые берега.
– Мы сделали все, как ты сказал, господин. Они должны самостоятельно выехать за пределы ханства и двигаться вверх по Каме. Возвращаться в Казань им опасно. – Кучак молчал, а слуга продолжил: – Надо торопиться, господин, иначе нам не выбраться из Казани. Горожане уже затворили ворота, выставили усиленный караул и дожидаются тебя.
– Чего же они хотят?
– Самую малость, господин, они хотят казнить тебя!
– Я не доставлю им этого удовольствия. Аллах спас меня не для того, чтобы я сложил голову под саблями мятежников.
Подземный ход начинался у гробницы казанских ханов. О нем мало кто знал, даже не все эмиры были посвящены в эту тайну.
Кучак некоторое время стоял в раздумье перед небольшой, под цвет красного кирпича и оттого еще более незаметной дверью, а потом дернул скобу.
Подземный ход открылся темной зияющей дырой, откуда потянуло застоявшейся сыростью. Кучак взял факел, посветил вниз, после чего осмелился сделать первый шаг в бездну.
Слабый коптящий огонь раздвинул темноту, и улан увидел стертые ступени, уводящие далеко вниз. А еще ниже мерцающими желтыми бликами отражалась темная вода. От легкого дуновения факел разгорелся, и крупные искры упали на парчовую одежду улана.
Осторожно нащупывая ногой ступени, он стал спускаться все ниже. В подземелье ни шороха. Тишь. И только далеко, где-то в самом конце хода, разбивая спокойную водяную гладь, с мокрого потолка падали капли.
Кучак оглянулся. За ним один за другим спускались мурзы, казаки.
Улан высоко, одной рукой, подобрал полы казакина и осторожно ступил в воду. Сначала было по колено, но с каждым шагом глубина увеличивалась. Кучак уже не пытался спасти парчовый казакин – вода подобралась к самому поясу. Факел отгонял тьму все дальше и дальше, стремясь прогнать ее совсем.
– Скоро должен быть выход, – остановился улан, и коптящее пламя облизало низкие своды тайницкого хода. – Эта дорога приведет нас прямо к озеру Кабан.
Вода начала убывать, Кучак поднимался вверх. Наконец он остановился перед небольшой, выкрашенной под цвет камня дверью. Улан отодвинул засов и потянул тяжелую дверь на себя. Скрип ее походил на крик разбуженной птицы, и этот почти природный крик враз соединил и Кучака, и казаков с девственным лесом, раскинувшимся на берегу озера. По его ровной глади у самых камышей дружной семейкой, будто раскачиваясь на ветру, плавали утки. А в самой глубине дубравы грустно трубил лось – настойчиво зазывал затерявшуюся подругу.
Предрассветный туман все более рассеивался. Кибитки Кучак увидел сразу, как только ступил на берег. Они стояли на песчаной отмели и терпеливо дожидались своего хозяина. Здесь же, под неусыпным надзором евнухов, в томительном ожидании прогуливались его наложницы и жены.
– Аллах не оставил меня и в этот раз. Не оставь же без заступничества и моих сыновей, помоги им отыскать сюда дорогу! – приложил ладони к лицу улан Кучак.
Сыновей Кучака казанцы перехватили в пути.
– Вяжи их! – кричал Худай-Кул. – Пусть они ответят за своего отца! Только этот поганый пес виноват в том, что на нашу землю ступили гяуры.
Старший сын Кучака на всем скаку осадил разгоряченного коня и бросил под ноги подбежавшим казанцам саблю:
– Я не сражаюсь с народом, которому служу!
Воины переглянулись. Улан Худай-Кул поднял с земли саблю, долго рассматривал рукоять с красивыми и сочными рубинами, потом подошел к юноше и одним ударом снес ему голову.
Молча, без криков о пощаде, умер пронзенный ударом копья в живот другой сын Кучака. Джигит долго не хотел падать, стойко держался в седле, крепкие пальцы сжимали поводья, а потом, закатив глаза, он мягко повалился в пахучий лиловый клевер.
А наверху рваными белыми клочьями проплывали облака, совершенно безучастные к тому, что происходило на земле.
Кучак целые сутки в устье Камы ждал сыновей. К исходу следующего дня из Казани прискакал измученный гонец. Утерев малахаем соленое от пота и слез лицо, он осмелился сообщить повелителю страшную правду:
– Можешь меня казнить, господин… Твои сыновья уже в саду благодати и вечности… Они умерли легкой смертью.
Улан посмотрел на шею гонца, которая смиренно склонилась к его коленям. Рука потянулась к рукояти сабли. «Кто я теперь без сыновей?! Этот раб даже представить себе не может, какую боль мне причинил! Он должен был последовать вместе с сыновьями в райскую благодать! Почему же он остался жив?!»
Некоторое время Кучак боролся с собой, потом верх одержало великодушие. «Аллах еще спросит с него
