– В Питере? – вскинул на него глаза Владислав.
– В Питере, – подтвердил Иван. – Надо бы съездить.
– Езжай, – просто ответил Полиновский. – Только вернись к девятому апреля.
– А что же будет девятого? – как можно безучастнее спросил Глассон.
– Ничего, – усмехнулся Владислав и в упор посмотрел на него. – Просто вернись, и все.
– Хорошо, я вернусь, – выдержал взгляд Полиновского Иван. – Так я пошел собираться?
– А с Клеопатрой проститься не желаешь? Она давеча справлялась о тебе. Не знаю почему, но ты ей запомнился.
– Я бы с радостью, – едва не поддался перспективе провести сладострастные минуты с порочной чаровницей Глассон. – Но мой дядя… Нужно отбывать немедленно!
– А можно мне? – подскочил к Владиславу возбужденный Костик. – Ну, вместо него?
Полиновский оставил его вопрос без внимания.
– Так я пошел? – снова завладел вниманием Полиновского Иван.
– Да, ступай, – повелительным тоном сказал Владислав. – И не забудь о том, что я тебе сказал.
– Ну, что ты, конечно, – вспыхнул благородством Иван и честно посмотрел в глаза Полиновского.
На выходе из клуба он столкнулся с Бирюковым.
– Куда это ты летишь? – спросил тот.
– Да вот, уезжаю в Петербург, – стараясь не встречаться с ним взглядом, ответил Иван.
– А-а, – протянул Аркаша. – Крысы бегут с корабля!
– У меня дядя заболел, – с укором сообщил Глассон.
– Ну-ну, – буркнул Бирюков и прошел мимо, обдав Ивана густым винным амбре.
Через два часа Глассон уже катил по Старому Московскому тракту, уткнувшись в поднятый воротник шубы. Мысли резиновыми мячиками скакали и сталкивались в его голове, и спроси его, о чем он в этот момент думает, он бы не нашелся, что ответить.
Когда он садился в поезд в Нижнем Новгороде, его мысли текли уже в определенном направлении, но он еще не знал, что через шесть дней, представ пред светлыми очами управляющего отделением собственной Его Императорского Величества канцелярии генерала Александра Львовича Потапова, он будет, сбиваясь и путаясь, рассказывать все, что знает, о средневолжском заговоре. Не знал, что письменные показания он будет давать в кабинете самого генерала от кавалерии князя Василия Андреевича Долгорукова, всесильного шефа жандармов и главного начальника отделения. Не ведал Иван, что на всеподданнейшем докладе министра и шефа государю императору о его показаниях Александр Освободитель спросит Долгорукова:
– А что, князь, этот Глассон, он еврей?
На что полный генерал ответит:
– Скорее немец, ваше величество.
– И что он хочет за свой донос?
– Он хочет открыть фотографический салон, государь. И просит три тысячи рублей.
– А, ну, значит, все-таки еврей, – заключит император.
И уж конечно, никак не предполагал студент Глассон, что попадет он в полное распоряжение флигель- адъютанта полковника Нарышкина, человека весьма дотошного и хваткого, коий никогда не выпускал из своих рук того, что в них попадало.
Глава 35
МАГНЕТИЗЕР
В нумера Филиновича на Воскресенской Каллистрат Прокофьевич заглянул, когда уже обошел сдаваемые внаем меблированные комнаты Банниковой и Меркулова, что на Булаке, гостиницу купца Щербакова на Каменной и нумера Желтухина против Черного озера.
– Да понимаешь, мил человек, супружницу мою вчерась едва не обокрали, – твердил он всюду свою сказочку-легенду, придуманную им самим для наведения справок о приезжих в гостиницах, нумерах и меблированных комнатах. – Она от тетки своей возверталась к вечеру уже. А возле Варлаамовской церквы – мы, стало быть, в Мокрой слободе проживаем, – налетели на нее громилы. Стой, дескать, баба, гони кошель, а не то, мол, порежем. Она в крик. А оне рот ей ветошью заткнули и давай шарить ее. Денег, конечно, не сыскали, потому как не было у нее денег, так стали кацавейку с нее стягивать да боты. И тут он, ково, стало быть, я и разыскиваю, подходит. «Это, – грит, – что за безобразие вы здесь учиняете? А ну, дескать, отойдите от бедной женчины!» Громилы те, значит, на него. А он – раза одному, раза другому! Ну, они и деру. А супружница моя стоит ни жива ни мертва, только глазами хлопает.
– Да, такое заступничество по нонешним временам нечасто встретишь, – сочувственно поддакивали рассказчику.
– Вот и я говорю, – пуще распалялся Каллистрат Прокофьевич. – Так мало того, что сей господин над моей супружницей заступничество учинил, так еще ее до самого дому проводил и отеческое увещевание сделал, чтоб более, стало быть, по улицам в темное время одна-одинешенька не шастала. А как до дому нашего дошли, она и спрашивает: «Как, мол, имя ваше, чтоб было кого в своих молитвах помянуть? Ведь коли б не вы, не знамо, чем бы все и закончилось».
– И снасильничать ведь могли, – сокрушались слушатели. – Это у них ноне запросто.
– Могли, – кручинился рассказчик.
– И порезать до смерти могли.
– Могли, – снова соглашался Каллистрат Прокофьевич, вздыхая. – Еще как могли. Так вот, стало быть. Спрашивает она у сего господина имя. А он: «Это, – грит, – барышня-сударыня, ни к чему. Все равно, – грит, – вскорости я отсюдова уеду. И так, дескать, задержался более, чем намеревался». Ну, она все равно к нему с расспросами всякими, а он только и сказал, что есть он человек приезжий и остановился в нумерах таких-то. А вот каких, супружница моя и не упомнила.
– Так, может, в наших? – спрашивали словоохотливого мужика гостиничные служки.
– Может, и в ваших, – пожимал плечами Каллистрат Прокофьевич.
– А каков он, она упомнила?
– А то, – немного обижался за супружницу мужик. – Сказывала, что был он высокий, годов тридцати, в хорошем пальто и бобровом «пирожке». Ну, бородка у него еще была и это, пенсне с темными стеклами. Вот я, стало быть, и ищу его, чтобы благодарность ему свою объявить. А то неловко: человек нам доброе дело сделал, а мы ему – ни здравствуй, ни прощай. Не видали у себя такого?
– Не видали, – звучало в ответ.
Но в нумерах Филиновича ему сказали:
– Видали.
– А как зовут-то его? – напрягся Каллистрат Прокофьевич.
– Кажись, Слепневым.
– Нет, брат, ты мне не «кажись», ты мне точно скажи, как этого благородного господина зовут. Уж чтоб было все честь по чести: имя, отчество, чин, – попросил распорядителя Каллистрат Прокофьевич.
– Ладно, присядь покуда, – буркнул распорядитель и отправился в конторку, где хранилась гостевая книга. Вышел он из нее минуты через три.
– Спаситель супружницы твоей – саратовский дворянин, коллежский секретарь. Зовут Александром Александровичем Слепневым. Проживает в нумере двадцать втором.
– Вот благодарствуй, мил человек! Вот услужил так услужил! – засуетился Каллистрат Прокофьевич. – Он в какие часы у себя-то бывает?
– По-всякому.
– А щас?
– Вышедши.
– Ладно. Побегу к супружнице, – просиял лицом Каллистрат Прокофьевич. – Доложусь, за кого ей бога молить. А вечерком мы к вам вместе обои притопаем, чтобы, значит, благодарствие свое ему выказать. Только это, – доверительно произнес он, – не говори ты ему, что я тут был и про него спрашивал. Он, видать, человек скромный, еще уйдет, нас не дождавшись. А так и нам приятственно будет, и ему – сюприз.
– Как скажешь, – усмехнулся распорядитель и недвусмысленно посмотрел в глаза просителя. – Только у
