Иваницкий.
– Почему-то я так и думал, что это вы, – заявил он с порога. – Очень рад вас видеть.
– Я тоже весьма рад, – лучисто улыбнулся Глассон, душевно пожимая руку Иваницкого.
– Вы что, и вправду решили поохотиться?
– Нет, это только предлог для приезда к вам. – Иван понизил голос и с опаской посмотрел на дверь. – Наши все начали секретничать, коситься друг на друга. С тех пор как стало известно о письме его высокопреосвященству, где указывалось о существовании в Средневолжске заговора и планах заговорщиков, все друг другу перестали доверять. Даже мне, – с возмущением добавил он. – Да и про вас говорят, что вы устранились. Они все сильно упали духом. Верно, ничего не получится.
– Трусы! – в отчаянии воскликнул Иваницкий и, спохватившись, понизил голос. – Все они трусы. Шпаки, штафирки! Как запахло порохом – в кусты?! Не выйдет, господа хорошие. – Он встал и принялся расхаживать по комнате. – Это они подкинули письмо владыке, дабы возбудить губернатора предпринять меры предосторожности, а потом, сославшись на эти меры, объявить восстание невозможным и отложить дело. О, мне теперь слишком ясны эти их происки!
– Еще они недовольны, что вашего двоюродного брата объявили гражданским губернатором и военным старшиной Средневолжска, а вас его помощником, заменяющим его во время отсутствия, – подлил масла в огонь Глассон.
– Да что они понимают, эти стрюцкие?! – уже взвился Иваницкий. – А кого же еще назначать военным старшиной? Не просыхающего от вина Аркашку Бирюкова? Доктора Бургера, как крота постоянно прячущегося в своей норе? Полиновского? Лаврского? Это же смешно!
– Смешно, – подтвердил Иван.
– Вот именно. Споры о старшинстве здесь вообще неуместны, тем более что назначение это временное, относящееся только к началу восстания, ход которого при любом раскладе – удачном или не удачном – может все совершенно изменить. Что же касается меня, – пронзил он негодующим взглядом Глассона, – то я просто подчиняюсь приказу, как военный человек. Но мне решительно все равно, поверьте, быть в этом святом деле простым рядовым или главнокомандующим.
– Что же теперь делать? – с надеждой спросил Глассон.
– Я буду писать им, – решительно заявил штабс-капитан. – А вы отвезете письмо.
– Верно! – поддакнул ему Глассон. – Ваше послание все разъяснит и придаст им бодрости. А кому именно вы будете писать?
– Жеманову, – немного подумав, сказал Иваницкий. – Он из всех их кажется мне наиболее преданным делу революции.
– Велите принести чернила и бумагу? – спросил Глассон.
– Нет. Письмо я напишу у себя на квартире. Специальными
Квартировал штабс-капитан недалеко, всего за два квартала от трактира, где было остановился Иван. По этой причине они не стали брать извозчика, а отправились пешком, похрустывая корочками льда, которыми покрылись на ночь апрельские лужицы. Посещение квартиры Иваницкого входило в планы Глассона, ведь появлялась возможность разведать, где тот хранит противуправительственные бумаги и деньги, присланные ему для раздачи восставшим крестьянам. Кроме того, Глассона крайне заинтересовали тайные химические чернила, какими штабс-капитан собирался писать письмо Жеманову. Потому он весьма охотно принял предложение Иваницкого и шел теперь с ним рядом, едва поспевая за его широким армейским шагом. Перебрасываясь ничего не значащими фразами, они дошли до двухэтажного дома с каменным первым этажом, каковых в Спасске было большинство, и по отдельному входу поднялись на второй этаж.
– Вот здесь я и квартирую, – открыл своим ключом перед Глассоном двери штабс-капитан, пропуская его вперед. – Проходите.
Раздевшись в передней, Иван огляделся. Собственно, квартира штабс-капитана ничем не отличалась от множества подобных ей квартир в провинциальных уездных городках. Из передней, куда выходили двери людской, служившей ныне чуланом, заполненным, видно, ненужным барахлом, выбросить который у домовладельца никак не доходили руки, шла анфилада из трех комнат: залы в четыре окна, служившей, по-видимому, также и столовой, гостиной с тремя окнами и кабинета, он же библиотека и диванная. В зале стояли плетеные стулья и складные столы для игры в карты и лото, единственное занятие, чем убивалась в городке скука долгих и тоскливых вечеров. В гостиной висела люстра фальшивого хрусталя, стояли канапе и кресла под чехлами толстого полотна, а в простенках комнаты жались в ниши два трюмо с подстольниками красного дерева и дешевые напольные часы с боем.
– Пройдемте в кабинет, – предложил Иваницкий.
Они прошли в небольшую комнатку в два окна, выходивших во двор. Глассон увидел диван, на котором, верно, спал штабс-капитан, подле дивана – диванный столик; стеклянный шкап с книгами, оттоманку и бюро с массивным письменным прибором. «Если где и может храниться у Иваницкого запрещенная литература и противуправительственные бумаги, так только здесь или в бывшей людской, – заключил он свои наблюдения. – Верно, и казна тут же».
– Присаживайтесь, я сей же час, – сказал Иваницкий и встал за бюро.
Он быстро набросал обыкновенными ореховыми чернилами письмо, затем достал из шкапа небольшую скляницу с темной жидкостью и переписал его на почтовую бумагу, макая перо в эту скляницу.
– Вот, взгляните, – показал он Глассону переписанное письмо.
Тот взял его, и на глазах у него строчки письма исчезли, не оставив никакого следа.
– Как это? – удивился Иван и зачем-то заглянул на обратную сторону листа. Она, конечно, была чиста.
– Это специальные тайные чернила, – пояснил Иваницкий. – Мне их прислали с курьером из Польского национального революционного комитета. Я переписываюсь с комитетом только такими чернилами.
– А как же читать такие письма? – удивился Глассон, подумав, что может лучше исполнить поручение флигель-адъютанта Нарышкина, если выведает секреты тайнописи Иваницкого.
– А вы никому не скажете?
– Никому, – горячо заверил штабс-капитана Глассон.
– Дайте слово, что не скажете Жеманову, что я оказал вам такое доверие. Он к вам, как это сказать, не очень… расположен.
– Да, я знаю, – спокойно ответил Иван. – Семен вообще теперь никому не доверяет.
– Так даете слово?
– Даю, – твердо обещал Глассон.
Иваницкий макнул перо в скляницу и написал на клочке бумаги слово
– Здорово! – воскликнул Глассон.
– Да, изобретение весьма полезное в нашем деле, – согласился Иваницкий, убирая флакон и скляницу для тайнописи обратно в шкап. – Хотите чаю?
За окном стояла темная апрельская ночь с размытыми в небе звездами, мутной луной и сильным ветром, налетающим порывами.
– Ложитесь на оттоманку, – предложил после чая Иваницкий Глассону. – Пора спать.
– А вы? – спросил Иван.
– А я сплю здесь, на диване, – ответил штабс-капитан, кладя в изголовье подушку. Краем глаза Глассон заметил, что Иваницкий привычным движением сунул под подушку свой револьвер.
– Ну что, спокойной ночи? – сказал, улегшись на диван, Иваницкий.
– Спокойной ночи, – ответил Иван, устраиваясь на оттоманке.
