прятала за широким рукавом длиннополой сорочки. В одном не сомневалась государыня – сегодняшним вечером царь отыщет для юной прелестницы уголок поукромнее, где никто не посмеет помешать их беседе.
День шел на убыль. Солнечные лучи воровато проникали через узенькие оконца и, пробежав через комнату красной тропинкой, упирались в стену размазанным кровавым пятном. Встречаясь с преградой, лучи оставляли после себя уродливые длинные тени, которые кромсали комнату, окуная ее в полумрак.
Иван Васильевич любил сумерки. Вечер казался ему колдовским и действовал на его душу так же сильно, как вспышки священного огня на прародителей-язычников. Чего в эту пору не хватало, так это сатанинского танца вокруг искрящегося светила, где в жертву будет отдана красивая девственница.
Полчаса до захода солнца были особенно сказочными. Таинство сумерек, которое забирало округу в свои колдовские объятия и расставалось только с рассветом, когда утренний луч касался горбылей крыш, а стрекотание сверчка досаждало каждой хозяюшке.
Именно на границе вечера и ночи в государе просыпалась сила сродни той, которая вводит шаманов в религиозный экстаз, а волхвов заставляет быть мудрецами и провидцами. Государь был из той породы полуночных существ, которые, подобно совам, способны накапливать в себе силу на протяжении всего светлого дня, чтобы с вечерними сумерками изрыгнуть ее из себя буйным весельем.
Лучшие люди не ошибались, когда рассуждали о том, что утром государь походил на степенного мужа и родителя, пекущегося о своих чадах, в то время как вечером Иван Васильевич напоминал беса, наглотавшегося хмельного дыма в преисподней.
Вечер наступил.
В эти часы государь был неистов. В нем смешивалось буйство беса и суеверие волхва, оставалось только подыскать подходящую девицу, чтобы отдать ее в жертву грядущей полночи.
Девица была выбрана.
– Вот что я вам скажу, девоньки, спать вам пора. И ты тоже, царица, ступай к себе… Боярышня Ирина пусть останется, пускай постель мне подготовит.
– Ночи тебе сладкой, Иван Васильевич, – надломилась тростинка-государыня в поясе. – Длинный сегодня денек был, отдыхать пора, – вслед за девицами отправилась Анна.
– Как же быть, дядя Михаил? – испуганно таращился Семен на Воротынского. – Неужно с государем в опочивальню идти?
– Чего ты заладил, «как» да «как»? А никак! – разозлился вдруг князь. – Нечего зря государевой воле противиться. Влюбился в тебя Иван Васильевич.
– А может, уйти, пока не поздно? – озирался княжич по опустевшей комнате.
– Может, ты думаешь, что государь просто так со двора понравившуюся девицу отпустит? Не знаешь ты своего царя, крут он.
– А может, не отыщет?
– Да он даже в аду тебя сыщет! Сначала с меня живого кожу снимет, а потом уже и до тебя доберется… Вот что я тебе скажу, Семен, сам ты знал, на что шел. Хуже всего будет, если не пойдешь, а там, глядишь, может, все и наладится. Государь такую штуку со всеми девицами проделывает, прежде чем в боярышни к царице отдавать.
– Так не девица я!
– А может, ты ему и так приглянешься. Хе-хе-хе! Разное в народе о царе и Федьке Басманове шептали, покойник ведь при Иване Васильевиче постельничим был. Вот кто умел постелю стелить! Ну, ступай, ступай, – торопил племянника Воротынский, – государь дожидаться не привык.
Государевы рынды вывели боярышню Ирину из палат. Покои были пусты. Не было даже ветхих стариц, которые обычно переполняли царский дворец; порой казалось, что блаженные и юродивые не умеют спать вообще – даже ночью шныряют по длинным переходам зловещими убогими тенями.
– Мы тебя к девкам проводим, а они тебе подскажут, как себя с государем вести, – глянул на боярышню строгий рында.
По его лукавой улыбке было видно, что он и сам был не прочь отломить от государева пирога огромный кусок.
Семен Ромодановский остался один. Перекрестился отрок на низенькую дверь и шагнул в сенную комнату.
Сени были светлы. Огромный фонарь завис у самого потолка, и дребезжащий свет добирался до самых дальних углов комнаты, досаждая притаившимся тараканам.
В комнате была верховная боярыня, старуха лет шестидесяти, и три девицы.
– Подойди сюда, краса, – сурово попросила боярыня, а когда Семен приблизился, продолжала: – Ты вот что, боярышня, гордыню свою вот за этим порогом оставь. Побереги ее для суженого, а перед государем предстань, как на высшем суде, и чтобы исподнее у тебя было чистым, а тело душистыми благовониями пахло. Возьми, вот тебе настой ромашки, а для государя он особенно приятен. Ты, девонька, покорись царю, и чем ниже ты перед Иваном Васильевичем согнешься, тем горячее он тебя полюбит. А теперь ступай отседова в Спальную комнату и делай все то, что тебе государь накажет. Девки тебе помогут во всем: перины подобьют, простынку постелют, тебя принарядят. Ступай, ступай!..
Семен Ромодановский перешагнул порог Спальной комнаты. Государева святыня была одета в зеленое сукно, даже сундуки были покрыты болотного цвета покрывалами.
Над изголовьем постели – Поклонный крест, по углам – витые свечи, а балдахин так высок, что способен упрятать с головой полдюжины царицыных прелестниц.
Царский постельничий, сурового вида боярин, отомкнул огромный сундук и вытащил тканое белье с веселыми узорами.
Развернул боярин торжественно простыню, приготовил постель.
И вновь Семен Ромодановский остался один.
– Господи, спаси и помилуй, не дай свершиться греху, – упал княжич перед Поклонным крестом.
Семен не услышал, как в комнату ступил государь. Иван Васильевич молча стал осматривать стройную фигуру боярышни.
– Вот и я таков, боярышня, – ласково пробасил государь, – прежде чем согрешить, тысячу поклонов обязательно отобью. Ты не робей, девица-красавица, девок я люблю и просто так их не обижаю. Ты молись, сколько потребуется, а потом мы с тобой побеседуем, для этого уже и постель разостлана.
Семен Ромодановский поднялся. Он был высок ростом, светел лицом, и Иван Васильевич смотрел на юнца так, как будто хлебал из глубокой чащи сладенькое вино.
– Государь…
– А ты, боярышня, красивше, чем я полагал. А как стройна! – всплеснул руками Иван Васильевич. – Вот такие добрые девицы мне по нраву. Дай я тебя всю осмотрю. Ах, хороша! Ах, пригожа! – во все стороны вертел государь князя Ромодановского. – Чего же тебя на смотринах-то не было? Кто знает, может быть, сейчас в царицах ходила бы!..
– Государь…
– Ну ничего, ничего, боярышня, у нас с тобой впереди самое лучшее времечко, – ласково подбадривал Иван Васильевич девицу. – А теперь сымай с себя платьице, хочу посмотреть, так ли ты ладна в исподнем, как в сорочке кажешься.
– Государь!..
– Слушаю тебя, девица, чего хотела молвить? Говори.
– Я ведь не девица, Иван Васильевич, ты меня прости. Христа ради!
Неожиданное сообщение вызвало у государя почти дикий восторг: он хохотал, хлопал себя ладонями по бокам и выражал такое ликование, какому позавидовали бы обитатели Потешной палаты.
– Вот оно как! Ха-ха-ха! Кто бы мог подумать? Стало быть, уже не девица?! А может, это и к лучшему, с ними только одна маета. Пока провозишься, и ноченька минует. А потом еще кутак неделю болит, – махнул государь рукой. – Видать, молодец был красен и речист, если сумел такую девицу, как ты, в постелю уговорить.
– Государь, не о постели я говорю…
– Вот оно как! Стало быть, еще и не постеля! – еще более тешился Иван Васильевич. – Уразумел, девица, пошла с молодцем прогуляться по лужку, а он тебя на землю заломал. Сам таким был! С этими
