посадскими отроками всегда нужно настороже быть, – назидательно вещал государь. – Они что молоденькие бычки, едва телку увидят, так тотчас готовы на нее запрыгнуть.
– Государь Иван Васильевич…
– Ты для меня, боярышня, таковой еще более приятней будешь. Ох, надоело мне за других эту работу исполнять… А теперь скидывай платье, не век же мне дожидаться!
– Государь, – стал стягивать с себя сорочку Семен Ромодановский, – не выйдет у нас того, о чем ты думаешь.
– Да ты, Ирина, видно, меня совсем уморить хочешь. Со всеми бабами выходило, а с тобой, стало быть, не выйдет? Ха-ха-ха! Чем же ты такая особенная? Ну, хватит тебе шутихой быть, показывай свои телеса. Гаси свечи и не прекословь. Не люблю, когда ярко… Вот так-то оно лучше, Ирина. А теперь помоги мне рубаху снять. Ох, рученьки какие у тебя нежные, так и ласкают меня всего. Ну, чего дрожишь? В постелю! – терял государь терпение.
– Сейчас, государь, сейчас! – перепугался царского гнева Семен Ромодановский.
Княжич сорвал с себя последнее платье и, оставшись в одном исподнем, юркнул под одеяло.
Государь в постелю собирался не торопясь: снял с шеи крест, не позабыл укрыть тряпицей богоматерь, чтобы не видела греха, и, перекрестившись на распятие, присел на самый краешек.
– А теперь согрей меня, – распахнул государь одеяло, – тело твое жаркое хочу почувствовать!
Царь Иван дотянулся всем телом к лежащей рядом девице, потом уверенно запустил ладонь боярышне под исподнее платье и в ужасе отдернул руку.
– Государь…
– Что?! Как?!
– Государь Иван Васильевич, говорил я тебе о том, не девица я, а князь Семен Ромодановский, племянник боярина Михаила Воротынского. Он меня для шутки во дворец пригласил. Я ведь и раньше девицей наряжался.
Царь не мог отдышаться. Злоба тесной удавкой сдавила гортань и не желала отпускать, а когда наконец Иван Васильевич сумел освободиться от хищного объятия, из горла вырвался шепот:
– Надсмеяться надо мной посмел?! Государя шутом выставил?! – хватался за шею самодержец.
– Иван Васильевич, государь, не моя вина, – хватал за руки самодержца Семен.
– Прочь поди! Все вы заедино! И царица знала о твоем переодевании?
– Как же не знать, государь, конечно, знала! Что она, бабу от отрока отличить не сумеет? Царица тоже потешиться хотела! – от страха взвалил отрок вину на государыню.
Коса отлетела и толстой огромной змеей, свернувшись в клубок, лежала поверх одеяла.
– Все вы против меня заединщиками восстали, – задыхался Иван Васильевич. – Все! Даже государыня и то против меня зло затеяла. Кому же мне тогда верить?! Господи, почему ты ко мне так немилосерден?! Почему ты не забрал меня вместе с моей любавой, Анастасией Романовной?! – слезно печалился великий князь всея Руси.
– Прости меня, государь!
– Убью! – Иван Васильевич сошел с постели, а одеяла повисли на его ногах длинными путами. – Смеяться над государем надумал!
Царь дотянулся до кафтана, вырвал из ножен кинжал и, вкладывая в удар всю мощь прорвавшегося гнева, обрушил его на Семена Ромодановского. Из раны княжича обильным потоком хлынула кровь. Поперек кровати лежало бездыханное тело княжича Семена.
– К царице! – орал самодержец. – Порешу гадину! Убью злыдню! Будет знать, как над мужем надсмехаться!
Иван Васильевич, сжимая в руках кинжал, бежал по коридорам дворца, извергая проклятия. Исподнее, словно туника, развевалось от быстрого бега. Стража в ужасе разбегалась от помешавшегося самодержца; проявляя изрядную прыткость, прятались по углам ветхие старицы и степенные юродивые, а государь, не обращая внимания на челядь, встречавшуюся на пути, бежал в царицын терем.
Караульничие, застывшие в дверях светлицы, при виде государя поспешно отступили в сторону, и Иван Васильевич с силой распахнул дверь и ворвался в парадные покои.
Царица Анна стояла от Ивана Васильевича всего лишь в трех саженях. Девки испуганно метались, прятались за матушку и визжали так, как будто в комнату ворвался дикий зверь.
Иван Васильевич вдруг остановился, потом сделал шаг, ступил другой раз, а когда до государыни оставалась всего лишь сажень, ноги его подогнулись, и он, ухватившись обеими руками за грудь, свалился к ногам Анны.
– Дышать… Воздуха мне! – просил великий князь. – Помогите…
Глаза самодержца закатились. Из горла, пачкая рубаху, брызнула желтая пена, а потом государь, словно сотрясаясь от рыданий, стал биться в падучей. Болезнь все неистовее сокрушала сильное тело господина, голова расшибалась, метаясь из стороны в сторону.
– Позвать рынд, пусть отнесут Ивана Васильевича в Спальные покои, – распорядилась строго государыня. – И накажите, чтобы бережнее с Иваном были. Я потом приду и посмотрю, что с ним сталось.
Иван Васильевич спал без просыпу три дня.
Лицо у него сделалось белым, руки спущены на живот, и если бы не грудь, которая, подобно гигантским мехам, поднималась и опускалась, извергая из глубины нутра выдох, больше напоминающий стон, можно было бы подумать о том, что настало время для того, чтобы снести государя на погост.
Но Иван Васильевич не умирал.
Это было обычное состояние после падучей. Редко переносил государь приступы на ногах, чаще болезнь скрытым ворогом караулила его в самых неожиданных местах, не выбирая для этого даже часа. Падучая могла настигнуть Ивана Васильевича на охоте и на многошумных пирах, во время беседы с послами и на постели с девицами, во время веселых забав. Предчувствуя приближение приступа, великий князь спешил дойти до кровати и, растянувшись на мягких покрывалах, терпеливо встречал нежданную гостью. Но часто Иван Васильевич не успевал, и рынды волокли государя, сраженного болезнью, в Опочивальную комнату, где он отлеживался по два дня.
В этот раз уже минули третьи сутки, а государь не просыпался. Никто не знал, как добудиться до царя, а потому было решено его не тревожить.
Не однажды до государя пытались добраться иноземные врачеватели, немцы уверяли, что могут излечить Ивана от падучей, но на их пути всякий раз угрюмой и недоверчивой стеной вставали бояре, а опришники гневно шипели в бритые лица лекарей:
– Повадились тут во дворец московский шастать! От вас вся смута идет, и государя нашего зельем противным опоили. Вот оттого и вселилась в Ивана Васильевича падучая. Доверчив наш государь-батюшка, приваживает на Москву немчину разную. А вас драть бы на площади надо, как мошенников, вот тогда и лечить бы научились!
Немцы, с опаской поглядывая на караульничих, расходились; каждый из них был наслышан о судьбе итальянских лекарей, не сумевших вылечить недужность малолетней государевой дщери. Потом их головы целую неделю торчали на кольях и служили вновь прибывшим лекарям хорошим стимулом для врачевания.
До царя допустили только двух знахарок, которые лечили Ивана Васильевича еще в младенчестве. Они долго колдовали над его телом, шептали в уши заповедные слова, но государь продолжал лежать мертвецки.
На четвертые сутки знахарки решили обложить московского князя плакун-травой – матерью всем травам. Силы она была необыкновенной: умела прогнать не только нечистый дух. Трава собиралась в полночь, а приговор: «От земли трава, а от бога лекарство!» – только добавлял ей могущества.
Искупавшись в траве, государь открыл глаза и спросил:
– Ну, чего надо мной сгрудились? Может, смерти моей желаете? Не дождетесь, вот вам! – выставил Иван Васильевич вперед кукиш. А потом распорядился: – Подите все прочь. Малюту желаю видеть!
Явился Григорий Лукьянович, бочком протиснулся в широченную дверь и остановился у самого изголовья государя.
Иван Васильевич спросил:
