– Маланья! – громко крикнула Элиз, позвав нерасторопную горничную. – Открой дверь и скажи визитерам, что я нынче никого не принимаю.
Подошла Маланья, крупная рыжая рябая девка.
– А ежели кто из поклонников?
– Пусть поставят цветы в прихожей и уходят. Я сейчас занята, мне нужно настроиться на спектакль.
– А ежели вас будут добиваться?
– Скажешь, что я занята.
– А ежели безобразничать начнут?
Порой эта несносная девка весьма раздражала: ей бы только семечки лузгать на завалинке да на поклонников глазками стрелять.
– Ну что ты все заладила: «ежели» да «ежели»! Гони их в шею; скажешь, что барыня занята и никого не принимает.
Звонок в дверь повторился, но в этот раз он прозвучал куда более требовательно, и это Элиз не понравилось. Ее поклонники ведут себя более деликатно и способны простоять в долгом ожидании, чтобы лишь увидеть предмет своего обожания.
Элиз Руше невольно нахмурилась.
– Ну, открывай же, чего стоишь?
Повздыхав, горничная, энергично перебирая короткими толстыми ножками, затопала к порогу. Отомкнув дверь, сказала:
– Барыня заняты. Оне на физиномию марафет наводють. А потом, стало быть, нужно…
– Позвольте, я пройду, – требовательно прозвучал мужской голос. – Я из полиции. Она мне нужна для срочного дела.
– Ну, коли так…
После короткого стука дверь приоткрылась, и в комнату вошли двое рослых мужчин: кряжистый господин в черном сюртуке и худощавый пристав в форме и при шпаге, с начищенными до блеска сапогами. Чувствовалось, что для своего внешнего вида пристав средств не жалел: небольшая комната тотчас пропахла ваксой. Лицо узкое, с небольшими усами, слегка закрученными кверху, на широкий лоб надвинута фуражка с гербом. Несмотря на строгую полицейскую форму из темно-зеленого сукна, выглядел он отчего-то виновато.
Господин в черном сюртуке, с низким котелком и дорогой тростью с серебряным набалдашником, с гладко выбритой физиономией, напротив, выглядел очень уверенно, сверля прямым немигающим взором малость растерявшуюся танцовщицу.
– Позвольте довести до вашего сведения… По распоряжению его императорского величества, вы навечно выселяетесь из России.
– Что?! – невольно выдохнула Элиз.
Человек в небольшом котелке столь же бесстрастным голосом продолжал:
– Указом генерал-полицмейстера на сборы вам отводится два дня.
– Но почему?!
– Этот вопрос не ко мне. Я всего лишь довожу до вашего сведения высочайшую волю. – На какое-то мгновение его губы сжались в плотную линию, и он произнес с плохо скрываемой неприязнью: – Думаю, вам об этом лучше знать.
– Это из-за Николая… Из-за великого князя? А если я не успею собраться в течение этих двух дней?
– В таком случае, – повернувшись к еще более смутившемуся приставу, добавил «котелок», – мы вправе подвергнуть вас аресту, а потом под присмотром полицейских препроводить за пределы Российской империи.
Фыркнув, актриса спросила:
– Получается, что более в России я никому не нужна?
– Не мне об этом судить, сударыня, я всего лишь исполнитель. Хотя как знать…
– Хорошо. Оставьте меня! Мне нужно идти в театр, хотя не представляю, с каким настроением я буду танцевать.
– Я бы на вашем месте, сударыня, не утруждался. Вам лучше заняться сбором вещей. Директор театра уже предупрежден, что вы не явитесь.
– Ах, вот как… Значит, меня уже уволили?
– Честь имею. Надеюсь, мы с вами больше не свидимся… Во всяком случае, наша следующая встреча может закончиться для вас более печально, смею вас предупредить.
Коротко кивнув, человек в котелке уверенно зашагал к выходу, увлекая за собой сконфузившегося пристава.
– Маланья! – громко позвала Элиз Руше.
– Что надобно, сударыня? – появилась горничная, вытирая мокрые ладони о подол.
– Складывай вещи!
– Едете куды?
– Еду.
– И куды ж? – спросила словоохотливая горничная.
– Все тебе скажи… Сегодня последний день. Получишь расчет.
– Куды ж я без вас-то? – всхлипнула Маланья.
– Ничего, как-нибудь справишься. Из какой ты деревни?
– С Раздольного.
– Видно, тебе до Раздольного придется подаваться.
Элиз Руше подошла к окну и увидела, как человек в черном сюртуке что-то говорил приставу. Вел себя важно, для пущей убедительности слегка постукивал тростью по мостовой. В ответ пристав лишь энергично кивал на каждое произнесенное слово и больше походил на заштатного урядника, которого отчитывает строгое начальство. А еще через минуту разошлись каждый в свою сторону: человек в черном сюртуке шествовал широкой размеренной походкой, высоко задрав подбородок и поигрывая дорогой тростью, а пристав, чем-то удрученный, заложив руки за спину, шел понуро, едва не цепляя носками сапог неровную брусчатку.
В дверь позвонили. Кто бы это мог быть?
– Маланья, открывай! Ты там уснула, что ли?
– Так вы же меня, барыня, рассчитали.
– Поработаешь еще день-другой.
– А может, вы мне трешницу на приданое добавите? Уж больно хочется богатой девкой замуж выйти.
– Бегом открывай! – прикрикнула Элиз. – А то и обещанного не получишь.
– Бегу, сударыня! Вот ежели бы вы мне еще того платья в горошек пожаловали… – пожелала горничная, но, натолкнувшись на строгий взгляд Элиз, заспешила к двери. Повернув замок, она распахнула дверь и произнесла: – Это до вас, сударыня.
– Кто там еще, поклонник?
– Хахаль, сударыня.
– Ну что за противная девка! А нельзя сказать «фаворит»? Или «кавалер»?
– Так ведь знамо дело, фавориты только у прынцесс да цариц бывають.
– Это тебе за хахаля, – шутя, стукнул Варнаховский горничную ниже спины. – А хороша! И бела, и румяна, а как мягка…
– Скажете тоже, барин, – зарделась девка, прыснув в ладошку. – Ваша-то барыня порумянее будет. Вот давеча, когда я ей в баньке-то спину натирала…
– Маланья, уймешься ты, наконец? – сурово спросила Элиз.
– Все, барыня, ухожу! Какой кавалер!..
– Несносная девка, – пожала плечами Элиз, – завтра я ее рассчитаю. Хоть так от нее избавлюсь… Господи, о чем это я? – прижалась Элиз к Варнаховскому. – Когда тебя арестовали, я думала, что больше никогда тебя не увижу.
