приятель спросил его: «Зачем тебе деньги?» Вадим Иванович, смеясь, ответил: «Ты же видишь, я не очень большого роста, а без них вообще будто сгорбленный». Хотя по поводу роста он особо не переживал: «Я комплексую без денег. Когда их нет, то мне неудобно. Я не хочу жить богато, хочу жить как человек… Если меня обворовали, значит, я где-то что-то прозевал. А вот когда грабят, то неудобно и неприятно… Меня несколько раз государство грабило…»
Верно, рассчитывались с золотодобытчиками со скрипом. Главбух управления напрямик как-то предложил Туманову компромисс: «Вы – человек неглупый, сами понимаете, сполна расплатиться с вами сейчас мы не можем, иначе завтра нас самих посадят. Назовите сумму, какая бы ваших людей устроила. Пусть это будут хорошие деньги, пусть большие, но не такие, какие вы заработали на самом деле…»
Глубже философа Юрия Карякина Вадима Туманова никто не понял: «Это действительно мужик. Ведь что такое мужик? Мужик – это две вещи: дикий труд… но обязательно красивый труд. И жизнь – чтоб как ручей: и зубы ломит. И сама боль эта сладка…»
Туманов был всегда откровенен: «…больше меня в нашей стране на протяжении тридцати лет… никто не получал. Я зарабатывал – подчеркиваю, зарабатывал! – честным трудом где-то 25 тысяч в год… За всю жизнь (это установлено следствием…) я заработал 860 000 рублей, построив тысячи километров дорог, а рядом с ними всевозможные поселки, базы и аэродромы, добыв для страны триста тонн золота…» Союзный министр цветной металлургии Ломако как-то, смеясь, сказал ему: «Туманов, у тебя зарплата выше моей!» Старатель предложил ему поменяться местами, и оба расхохотались.
По своей сути, артели были дерзким вызовом существовавшей планово-государственной системе и ставили под сомнение необходимость малоэффективных госпредприятий. Артель была экономически суверенным государством со своим Госпланом, Госснабом, жилкоммунхозом и всеми прочими министерствами. Подобная самостоятельность не могла не раздражать завистливый чиновный люд. Как говорил Туманов? «Мы впервые попытались руководствоваться не инструкциями, а здравым смыслом и при этом брать на себя ответственность. Я видел, как это выпрямляет людей, уставших от бестолковщины, от глупых распоряжений, бессмысленной регламентации. Мне казалось, надо помочь человеку проявить себя, стать личностью, сделать его свободным – хорошим он станет сам».
Когда тот же министр Ломако давал «добро» на то, чтобы Туманов мог купить «Волгу» (неслыханная привилегия!), ему напомнили: «Туманов только что, в 1961-м, уже купил одну «Волгу»!» Министр заорал: «А ты, в бога мать, знаешь, что ему уже две звезды Соцтруда давно надо дать?!. Что ты меня учишь?!.» Бедный бумагопроизводитель после этой выволочки два дня отлеживался дома, приходя в себя.
Героя Туманову не дали, равно как и прочих наград. Зато регулярно вручали знак «Отличник социалистического соревнования», иногда два раза в год, словно в насмешку.
Вадим Иванович всегда придерживался принципа: прежде чем требовать что-либо от подчиненных, нужно создать им приличные условия. В глухой тайге его рабочие жили в теплых домах, были обеспечены четырехразовым питанием, дефицитным ширпотребом, путевками на ялтинские и сочинские курорты. Но державные комиссии были уверены: старатели избалованы роскошью. На какие, спрашивается, средства живете? На уворованное у государства золото! Десятки раз Туманов и его команда были под следствием. Своим близким людям он постоянно напоминал: «Мы слишком хорошо живем, и к нам обязательно придут. Поэтому, если вы стоите перед выбором: нарушить закон или остановить работу – останавливайте работу!» Каждый документ выправлялся с учетом возможной перспективы прокурорской проверки. В тумановской артели был конкурс – 60 человек на место, как в престижных столичных творческих вузах.
Он часто цитировал любимого с детства «Спартака» Джованьоли: «…И когда к нему подвели нумибийского коня, черного, как эбеновое дерево, он выхватил короткий испанский нож, ударил, воскликнул: «Сегодня мне не нужен конь, если я одержу победу!»
Для рафинированной московской публики Туманов был живым джек-лондоновским героем. Бывший лагерник, золотоискатель, таежный мужик, за которым тянулся шлейф сказочных легенд. Но Вадим Иванович знал себе цену, был крут в оценках людей и сходился далеко не с каждым, кто набивался к нему в друзья, чуя запах крупных денег, – и только.
…Закономерное и долгожданное знакомство знаменитого старателя с Высоцким произошло в апреле 1973 года. Туманов рассказывал: «Кинорежиссер Борис Урецкий пригласил меня пообедать в ресторане Дома кино. В вестибюле мы увидели Владимира Высоцкого. Он и мой спутник были в приятельских отношениях, и поэтому мы оказались за одним столиком. Помню, как он смеялся, когда я сказал, что, слыша его песни, поражаясь их интонациям, мне хорошо знакомым, был уверен, что этот парень обязательно отсидел срок… Я сразу почувствовал, что за внешней невозмутимостью Высоцкого постоянно чувствовалась внутренняя сосредоточенность и напряженность… В ту первую встречу он много расспрашивал меня о Сибири, о Колыме, о лагерях ГУЛАГа. При прощании мы обменялись телефонами. Дня через три я позвонил ему и предложил пообедать в «Национале»…»
Там он, кстати, указал Высоцкому на бравого швейцара в фуражке с золотым околышем, стоявшего на посту у парадного входа: «Пономарев, колымский капитан, между прочим. Когда на штрафняке Случайном он меня увидел, то радостно пообещал: «Уж отсюда ты, Туманов, не выберешься. Здесь и подохнешь». А теперь вот двери открывает, ладошку протягивает… Я даже пожал машинально».
Еще во время первой встречи Высоцкий обратил внимание на необычно мощные руки внешне щуплого Туманова. Между костяшками пальцев не было провалов, никаких предгорий – сплошной хребет ороговевших кулаков. На кисти левой руки – татуировка: полукружие с лучами солнца. Владимир Семенович, впитавший еще с юности культ силы, незыблемо господствовавший в послевоенных московских дворах – что на Большом Каретном, что на Мещанской, – сразу понял: перед ним старый, испытанный боец, серьезный боксер.
Вадим Иванович с гордостью рассказывал: «Я две миски ставил, одна в одну, приставлял к стенке барака и ударял. Так обе в стенку входили». Без силы, отваги, упорства в тех условиях, в которых всю жизнь провел Туманов, было просто не выжить.
Попавшему на флот новобранцу старшина сразу сказал, что для начала ему обязательно нужно с кем-то подраться. Так принято. Это была то ли присяга, то ли обряд инициации. Проверить новобранца вызвался некто Мочалов: «Товарищ старшина, разрешите я?» Я увидел в его глазах радость, вспоминал Туманов, он на сто процентов был уверен, что побьет меня. Первый раз человек меня увидел, а так хотелось ему меня побить! Я его таким встретил ударом, что тот без сознания на пол упал…
Вообще, нравы среди моряков были чудовищные. Высоцкий о них тоже знал и уважал:
«Два парохода стоят корма к корме, – рассказывал ему Туманов. – И произошла драка между двумя экипажами. Капитан, штурман стоят. А я на вахте. И я говорю старпому: «Разрешите, я тоже пойду?» Он на меня посмотрел пренебрежительно – мальчишка, 17 лет – и говорит: «Ну, иди». Я повязку сорвал и по леерам вниз соскользнул. Подлетел к дерущимся со стороны, одного ударил – тот упал, другого ударил – упал, третьего – упал. Короче, отличился я в той драке. Команда меня зауважала. Даже капитан захотел со мной поговорить, и в беседе мне сказал: «Если б у меня были дети, я б не хотел, чтоб они были на море…»
А что уж говорить о лагерях, где каждую ночь могут быть, по выражению Туманова, приключения.
Высоцкий слушал его безумные истории, дотошно что-то уточнял, а как-то спросил: Вадим, ты столько гадостей видел, как же можно было все это пройти и человеком остаться? Когда тебе было страшно? Туманов ответил: «Да всю жизнь страшно».
«Всю жизнь страшно…» Однажды Высоцкого спросили: «Вы счастливы?» Он подумал и сказал: «Иногда да». – «А за что вы любите жизнь?» Он криво усмехнулся: «Какую?..»
Нередко Высоцкий укорял друга: «Вадька, ты что же делаешь – ничего не записываешь. Возьми блокнот, если лень тебе, засранец, истории писать, хоть просто фамилию, имя, год напиши – пройдет время, посмотришь, и сразу все вспомнится. Всех запиши – хороших и плохих, подлых и благородных, какой бы человек ни был – все же человек. Вадим, понимаешь?»
Записную книжку Туманов завел, из которой много позже родится книга «Все потерять и вновь начать с мечты». Кинорежиссер Александр Митта, прочитав ее, скажет: «Совершенно фантастические мемуары, просто Бенвенуто Челлини…» Жаль, Высоцкий этой книжки не дождался, как и своей собственной, впрочем.
В 1967 году Вадим Иванович простился с Колымой. Потом была Средняя Азия, Якутия, Кавказ. Довольно
