горло, этот крик долетел на самом деле до тунца, а тот не знал, что делать, потому что это была не его планета.
Жалмарге тоже навсегда исчезла в темноте, которая была настолько темной, что ей не было названия среди человеческих слов. Можно, наверное, сказать, что она сгинула в глубине другой Вселенной, как если бы была другая Вселенная.
Георгий
Город был южный. Коты гонялись не за мышами, а за мелкими ящерицами. День стоял на мели, высокое солнце долго не двигалось. Я лежал на каменной скамейке во дворе научного центра и ждал, когда меня позовет Лика, помощница доктора Охтовского. Лика мне нравилась, но я не давал волю чувствам, потому что не понимал до конца, есть ли что-то между ней и Охтовским. Конечно, при мне, молодом стажере, они вели себя подчеркнуто делово, а как оно на самом деле – одному Богу известно.
Мне нравились ее плечи, локти, кисти, шея, волосы, закинутые назад и падающие вперед, краешки глаз, зрачки, голос, молчание, то, как она сидит, ходит, думает, пишет что-то в журнале. Исходя из вышеперечисленного, можно заключить, что Лика мне нравилась вся, в комплексе, я не мог вычленить что-то одно в ее образе. И конечно, если бы мои опасения подтвердились, мне пришлось бы увидеть в Охтовском соперника, ревновать, а именно к нему я не хотел испытывать этих чувств. Николай Николаевич Охтовский, звезда российской и мировой науки, основатель метода Замещения, мой кумир, человек, из-за которого я после школы пошел на медицинский… Нет, я даже думать не хотел о том, что он и Лика… Но не думать совсем не получалось. Каждое утро, когда я встречал ее в кабинете, начинались мысли о глазах, руках, голосе – и дальше по списку.
Старался отвлекаться, ведь несмотря на то, что моя должность называлась в отделе кадров «стажер», фактически в эксперименте я выполнял функцию Заместителя. Это выматывало нереально, требовало много энергии и времени на восстановление. Как у донора, например. Донорам же тоже дают какие-то выходные и талоны на питание. Если бы я чересчур концентрировался на личном, просто не смог бы работать и помогать людям.
Я по-разному пытался восстанавливаться: и спать подольше, и калорийное есть. Но больше всего помогало вот это лежание на солнце. Я растекался по нагретым камням, разворачивал руки ладонями вниз и присасывался к теплу, как ящерицы. Конечно, зимой так уже не получится, но до зимы далеко, неизвестно еще, что со всеми нами произойдет.
Легкая, как лист, когтистая лапка скользнула по моим волосам. Я перестал слышать шум далеких улиц, автобусов и детей. В этот момент меня позвала Лика.
– Георгий! Мы вас ждем!
Мое имя не давало нам перейти на «ты». Потому что говорить «Георгий», и при этом «ты» – тупо, вынужденно получается «вы». А чтобы говорить «ты», нужно говорить «Жора», а этого я не допускаю, потому что всему есть предел. Потому что кто из мальчиков хочет быть Жорой, а из девочек – Зиной? Выхода не было. Всегда приходится выбирать между целостностью своей личности и счастьем.
Я вошел в прохладный подготовительный отсек, разделяющий комнату для бесед и Камеру Замещения. Выпил подслащенный сиропом раствор № 1, зашел в Камеру, надел на себя датчики. Раствор должен был хорошо усвоиться, главное было спокойно посидеть.
Лика провела пациента в комнату для бесед. Охтовский прошел вслед за ним. Я понемногу засыпал, но при этом все очень хорошо слышал.
– Садитесь, устраивайтесь поудобнее, Андрей Петрович, – сказал профессор.
«Конечно, – подумалось мне, – хорошо быть Андреем. – Что 'ты', что 'вы' – одинаково».
– Выпейте чая, это поможет.
Я отчетливо услышал, как пациент взял стакан, динькнуло блюдечко. Это был раствор № 2 для пациентов. Теперь мы были в одной упряжке, а рулил нами доктор Охтовский.
– Вы несчастливы? – спросил доктор.
– Да, – ответил Андрей Петрович.
– Задумывались почему?
– Неоднократно…
– И что надумали?
– А что тут думать. Я отдельно, а счастье отдельно.
– Ну, не в счастье счастье, – сказал доктор, – давайте разбираться. Ведь главное определить точно – чего вам хочется.
– А толку, доктор! От этого только хуже и больнее.
– Попробуем вам помочь!
Лика прошла совсем рядом, или просто показалось, раствор начинал действовать.
– Сейчас мы увидим вашу идеальную мечту, сосредоточьтесь.
Я понимал, что пациент впадает в состояние № 2, собрался – сам уже почти был в состоянии № 1.
– Вам хочется любви, нежности, красоты, восторга? – спросил Охтовский.
– Да! – уверенно ответил Андрей Петрович.
– Чего больше, выберите главное!
– Любви!
– Отлично! – прошептал доктор.
– Нежности! Красоты! Восторга! – добавил пациент.
Я не видел, но представлял очень хорошо, как собран сейчас Охтовский, как отточено холодно работает его мозг.
– Отлично, – сказал он, – я сам сторонник любви… нежности… красоты… восторга…
Он говорил медленно, и я понимал, что пациент уже на пути в мир любви, нежности, красоты и восторга. Я должен был ловить каждое слово их разговора.
– Где оно… Счастье, – начал Охтовский глубоким, завораживающим голосом, – в летнем утре, в зимнем вечере? У камина? У реки? В завитке волос незнакомки или запахе морского ветра…
– Счастье… – прошептал Андрей Петрович уже из состояния № 2.
– Почему оно неуловимо, почему доставляет столько страданий? Сейчас мы приблизимся к разгадке.
Ко мне на лоб легли тонкие пальцы Лики.
– Готовы, Георгий?
Я кивнул. Она поправила датчики, проверила все приборы.
– Мы пойдем в мир вашей мечты, увидим ее глаза в глаза. Отделим нежность от восторга, любовь от красоты. Сплетем их снова в тугой, сочащийся молодой травой венок и избавим вас от страданий.
Я пока ничего не видел, было темно.
«Избавим от страданий», – звенело в голове.
– Приблизимся к красоте! – сказал Охтовский. – А ну-ка, не думая, говорите, что видите!.. Давайте, не бойтесь, это надо!
– Зачем? – спросил Андрей Петрович.
– У Надо нет Зачем! Что видите?
– Поле, – прошептал Андрей Петрович, – голое поле, деревце еще стоит.
– Чудненько! Поле – это ведь очень красиво!
Повеяло холодом, но было по-прежнему темно. Ни желтого, ни белого еще не отделилось от мрака.
– А что за поле, какое оно? Ну-ка, опишем-ка!
– Зима, – сказал Андрей Петрович, – в снегу все. Ни следочка нет, даже заячьего… Припорошило… А деревце далеко стоит… Километр, может…
Белый ударил в глаза, залил белки – до самого мозга, как если бы у меня была белая кровь.
– Не могу, – прошептал он, – страшно. Белое все. В голову ударило.
Это было хорошо: значит, мы были вместе. Значит, чувствовал его я хорошо.
– А ну-ка, не бояться! – повелел Охтовский. – Поле, зима! Красота. А что за местность? Какая страна?
– На поле не написано. Как тут поймешь…
