Из Царского Села прибыла делегированная гарнизоном группа офицеров и солдат Гвардии, чтобы также заявить о переходе на сторону революции. Во главе депутации шла сотня казаков Свиты Его Императорского Величества. Шествие гвардейских частей замыкал отряд императорской дворцовой полиции и телохранителей царя. Все они – гвардейские офицеры и солдаты – заявили о своей преданности новой власти, о которой в тот период имели весьма смутное представление.
Французский посол в России М. Палеолог писал в своих воспоминаниях: «Во время сообщения об этом позорном эпизоде я думал о честных швейцарцах, которых перебили на ступенях Тюильрийского дворца 10 августа 1792 года. Между тем Людовик XVI не являлся их национальным государем, и, приветствуя его, они не называли его „Царь-батюшка“».
17 марта 1917 года старший лейтенант Императорского флота Н. Нордман восторженно писал в «Морском сборнике»: «Свободная Россия вступила в новый счастливый период своей жизни. Великий русский народ, придавленный тяжестью деспотического правления… сбросив свои путы, может свободно использовать свои творческие силы… Новый порядок вносит коренной переворот. В лице Временного правительства… Россия получила высших руководителей, на которых давно уже указывала народная волна как на своих избранников… Нужно, чтобы флот не был чем-то отдельным от народа, а его частью, вооруженной для защиты Отечества со стороны моря. Нужно, чтобы не было офицера, солдата, рабочего и крестьянина, а была бы единая народная семья равных граждан».
Все ликовали, радовались, приветствовали новую эру жизни и искренне поздравляли друг друга со светлым праздником революции.
1 марта Сомов встал рано, переговорил с Бенуа и вышел на улицу. Видел разгромленную «Асторию», сожжение полицейских шинелей, слушал чтение «Известий» миловидной барышней на углу Английского проспекта. В тот же день Константин Андреевич узнал об аресте царя в Малой Вишере и приезде к нему Родзянки с актом отречения. Английское и французское посольства признали новое правительство. Сомов, Анна Андреевна, Бенуа, Рерих, Петров-Водкин пьют вино за победу революции.
4 марта запись в дневнике: «За два дня столько событий. Николай свержен, у нас будет республика! Голова идет кругом. Я так боялся, что останется династия. Видел, как сбивали с вывесок царские гербы… Сегодня утром звонил к Бенуа, советуя ему взять сразу власть в руки в области искусства. Он мне сообщил, что уже что-то зачали Рерих, Гржебин, Петров-Водкин при содействии Горького».
Далее художники должны были пойти на совещание к Максиму Горькому. Пошли пешком, и «революционера» К.А. Сомова хватило только на пять минут. «…пройдя минут пять, отказался идти дальше из-за усталости и некоторой скуки: пошли Гржебин, Петров-Водкин, Маковский, Рерих. Лучше мне не мешаться и жить по-старому, как я жил…».
Путилов был прав. Все вначале радовались Февральской революции, ее горячо приветствовали все сословия. Но вот начались убийства, грабежи, и многие отрезвели. Вначале все, и Сомов в их числе, чувствовали себя наследниками Французской революции, провозгласили свободу, равенство и братство. Все мечтали о демократии, новом правительстве. Временное правительство, созданное Февральской революцией из представителей различных партий, не могло удержать власть. Начиная с марта по октябрь 1917 года оно пережило три кризиса. Менялись его премьеры – от князя Львова до адвоката Керенского.
«Биржевые ведомости» регулярно сообщали о массовых кадровых чистках в ведомствах и департаментах столицы. В марте 1917 года газета писала: «…пусть задумаются над словами министра Керенского, пусть у лиц, служивших старому строю, хватит мужества уйти». И далее: «…произвести безошибочный отбор вчерашних героев. С ними необходимо обойтись, как с врагами. Они должны быть лишены всякого общения с населением. Удалите их, судите их. Изолируйте всеми законными способами, но без мягкотелой сентиментальности. Они не поколеблются покрыть шестую часть земного шара виселицами, если б одолели сейчас». Чрезвычайная Следственная Комиссия при Министерстве юстиции рассматривала дела арестованных лиц, опасных в смысле их возможного участия в контрреволюции.
В Таврический дворец ежедневно без разбора привозили арестованных, но затем, как правило, их освобождали, так как по большей части эти лица не совершали никаких преступлений. В стране поднялась волна эмиграции, о ней газета «Речь» с возмущением писала: «Некрасивая картина массового отъезда из Петрограда. Буржуазные слои, которые молчаливо приняли переворот, но взирают на будущее с тревогой… Дряблые души, лишенные чувства гражданственности, у них нет веры в прочность нового уклада. Они перенесут панику за рубеж, дискредитируют дело свободы в глазах иностранцев. Изменники нашему демократическому строю, они увозят из страны массу денег, подрывают курс рубля».
«Новое время» почти ежедневно публиковало тревожные материалы, подчеркивавшие острую необходимость «…призвать и старых и малых. Нужно превратить ночи в дни и работать изо всех сил… Страна ждет от петроградских рабочих чуда, что 8-часовой день не подорвет производство».
«Русское Слово» в те дни писало: «Третий год мы стоим на рубежах войны, грудью отстаиваем родину от вторжения осатаневшего гунна… До нас долетают неясные крики предателей свободы, требующих прекращения войны. Они раздражают нас и должны исчезнуть. Нас не смутит наивный лепет о немецком пролетарии…». Князь Кропоткин призывал: «Дети России, спасите нашу страну и цивилизацию от черных сотен центральных империй! Противопоставьте им героический фронт!» Всюду лозунги: «Воскресшую из смрадного гроба Россию защитить от врага!»
20 марта 1917 года германский посол в Дании граф Брокдорф-Рантцау докладывал в Министерство иностранных дел рейха: «Мы должны теперь непременно стараться создать в России наибольший хаос. Для этого избегать всякого внешне заметного вмешательства в ход русской революции. Но втайне делать все, чтобы углубить противоречия между умеренными и крайними партиями, мы весьма заинтересованы в победе последних, ибо переворот будет неизбежен и примет формы, которые сотрясут устои русского государства… По всем прогнозам можно рассчитывать, что месяца за три распад продвинется достаточно, чтобы нашим военным вмешательством гарантировать крушение русской мощи».
Война продолжалась, разруха в стране увеличивалась. Терпение народа было на исходе. Буржуазное временное правительство теряло свои позиции, а слово «буржуй» становилось самым распространенным ругательством. Приближалась иная революция.
Петроград в июне 1917 года производил странное и необычное впечатление. Его улицы и площади заполняли серые толпы солдат, пришедших прямо с фронта. В скверах и садах они занимали все скамейки, лежали на измятой траве и бродили по садовым дорожкам, густо усыпанным шелухой от семечек.
В письме племяннику Евгению Сомов 3 сентября 1917 года писал: «…живется нам неважно, и не от голоду и лишений каких-либо, а от постоянного нервного состояния за ближайшее будущее, которое рисуется воображению мрачным. Все время у нас говорят о голоде и об эвакуации и в связи с ней приходится думать, куда ехать. События разворачиваются с такой стремительностью и сюрпризами, что не веришь, что живешь в них, а не в какой-нибудь истории или романе. Внешне живу по-старому – несмотря на хандру – хожу в театр, в гости, гуляю с Анюточкой иногда по Морской и занимаюсь своим ремеслом. Брайкевич приезжал за моими работами, и попутно он приобрел три работы твоей мамы, что привело ее в большое удовольствие, так как она не очень надеялась на успех (продажу) своих работ в этом сезоне. Этот Брайкевич, тот самый господин, который так упорно добивается приобрести и твой портрет».
Брата и сестру тревожит обстановка на фронте. Взяты Эзель и Даго. В этой военной операции участвовал старший сын Анны Андреевны, Дмитрий. Запись в дневнике 1 октября: «Морской бой около Эзеля. Говорил с Анютой по телефону. Она очень волнуется…».
На уже упоминавшемся совещании у Горького 4 марта, том самом, на которое не дошел К.А. Сомов, была избрана «Комиссия по делам искусства», возглавленная Максимом Горьким. Всех волновал вопрос об охране памятников и произведений искусства, находящихся в частных и государственных собраниях. Во время Февральской революции некоторые из них пострадали. Бойкая распродажа частных художественных коллекций началась сразу после Февральских событий. «В дни Керенского, – вспоминал И.Э. Грабарь – увозили целыми поездами картины, скульптуру». Ящики, чемоданы, кофры, набитые предметами искусства и антиквариата, через Финляндию уходили в Скандинавские страны, а оттуда уже по всему миру и за океан. Из России в буквальном смысле уплывали уникальные произведения искусства.
В июне 1917 года петроградские газеты пестрели объявлениями типа: «Анонимное общество покупает у населения гобелены, картины, гравюры, изделия из серебра и бронзы». В Россию съезжались заокеанские скупщики антиквариата, помещавшие предложения о покупках художественных ценностей. В суворинском
