сотрудничали с советской властью. Рассказывали, что Маяковский в первые дни революции случайно у костра, разложенного перед Зимним дворцом, увидел худую фигуру гревшегося Блока, в шинели и шапке- ушанке. Наполненный революционными впечатлениями, Маяковский бодро спросил его:
– Нравится?
– Хорошо, – ответил Блок, а потом уныло прибавил: – У меня в деревне библиотеку сожгли.
Суровым и холодным пришел в Петроград новый 1918 год. По городу поползли слухи, что на Каменноостровском появились дворники в белых фартуках с начищенными до блеска бляхами и что они лихо работают, скалывая лед с тротуаров, убирают снег. Чепуха! Нет ни дворников, ни белых фартуков. Есть прозябший, засыпанный снегом, заледенелый город. «Красная газета» поместила заметку, разоблачавшую тех, кто распространяет слухи, будто бы Петроград будет объявлен вольным городом Петербургом. Этого, оказывается, хочется «чистой публике», которая не оставила еще своих буржуазных надежд о возврате старого времени.
На многочисленных митингах и собраниях все чаще и чаще раздаются требовательные голоса масс о разрушении памятников старины. Оказывается, те, кто защищает это старье, защищает помещиков и буржуев, коим оно ранее принадлежало. Просто и ясно!
В статье «Интеллигенция и Революция» А. Блок в январе 1918 года писал: «Почему дырявят древний собор? – Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой. Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? – Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть, тыкали в нос нищему – мошной, а дураку – образованностью…».
В Петрограде разразился шквал бичевания старого искусства. В официальном органе комиссариата по просвещению газете «Искусство коммуны» 15 декабря опубликованы стихи В. Маяковского под названием «Радоваться рано»:
Новый комиссар Эрмитажа Н.Н. Пунин, тоже футурист, в своей статье, опубликованной в этой же газете, заявлял, что «… разрушение старины – только метод борьбы за свое существование…».
А нарком А.В. Луначарский 29 декабря 1918 года в той же газете писал: «…не беда, если рабоче- крестьянская власть оказала значительную поддержку художникам-новаторам: их действительно жестко отвергли старшие. Не говоря уже о том, что футуристы первые пришли на помощь революции…». Однако в конце статьи нарком считал необходимым успокоить встревоженных газетой лиц и рекомендовал не придавать призывам воинствующих футуристов «чрезмерного значения». Ну и что ж такого, что Рафаэля к стенке?
Об этом, оказывается, уже говорилось поэтом-пролеткультовцем В. Кирилловым в декабре 1917 года:
В.И. Ленину в тот период неоднократно приходилось повторять наркомам: «Поменьше ломайте…», так как деятели молодой республики полагали, что именно количество изломанного «старья» квалифицирует степень достоинства советского работника. Комиссар по делам печати, пропаганды и агитации Петрограда М.М. Гольдштейн (Володарский), выступая 13 апреля 1918 года перед слушателями Агитаторских курсов, сказал: «Экзамен на разрушение мы выдержали блестяще, на пять с плюсом. Мы разрушили все. А сейчас перед нами стоит другой вопрос: сумеем ли мы оказаться такими же хорошими строителями, какими были разрушителями».
Изнуренная разрухой и Гражданской войной страна продолжала терять свои культурные ценности. Предметы искусства продавались за бесценок. Во всех странах, как грибы, в огромном количестве открывались антикварные магазины, продававшие картины, фарфор, серебро, бронзу и другие предметы искусства, купленные по дешевке и вывезенные из России. На магазинах – броские вывески: «Русские древности», «Антикварные и художественные вещи из России». В 1918 году по Петрограду ходили «стада» элегантных мужчин, через пень-колоду говоривших по-русски и оптом и в розницу скупавших все, что относилось к предметам художественного искусства. Только 19 сентября 1918 года председатель Совета народных комиссаров В.И. Ленин подписал декрет о прекращении вывоза за границу предметов особого художественного и исторического значения.
К.А. Сомов остается в Петрограде, много работает, рисует портрет вернувшегося с фронта племянника, Дмитрия Сергеевича. 20 марта на улице он «…встретил Репина, одетого как мальчик. Высокая кепка, клетчатая, зелено-бежевое пальтецо». Старый художник был с ним чрезвычайно любезен и долго с улыбкой жал руку обеими своими руками. В Зимнем дворце у Пунина Константин Андреевич получил наконец бумажку об освобождении от трудовой повинности. В октябре 1918 года художника К.А. Сомова новая власть уплотнила. 7 октября в письме Е.Н. Званцевой он пишет: «… я перебрался со своей квартиры, которую сдал, в две комнаты к Анюте. Мне трудно было продолжать мою красивую и роскошную жизнь. Пришлось отпустить прислугу и сжаться со всеми моими вещами в две комнаты. Они вышли похожими на склад мебели. Переселение это взяло у меня около двух недель, почти все мы (т. е. я и племянники) перенесли сами… С моей квартирой мне было грустно расставаться – конец эпохи…».
Чтобы жить в новой эпохе, необходимо еще и питаться.
21 октября 1918 года Сомов утром ходил в Академию художеств, в канцелярию, получить 1-ю категорию – право на продовольственную карточку. Затем вместе с Бенуа и Остроумовой – на Васильевский остров – записаться в первый трудовой Союз художников. Анна Андреевна записалась в него раньше. Членами- учредителями этого союза являлись М. Шафран, И. Бродский, С. Нудельман, М. Блох. В начале июня 1919 года Трудовой союз художников объединился с Союзом работников искусств.
С 7 по 9 ноября 1918 года Советское правительство в течение трех дней намеревалось праздновать годовщину революции. Город украшался футуристами в красный цвет. Комиссар Эрмитажа Пунин в ответ на недоумение «старых» художников от экстравагантности «шедевров» сказал, что «левое» искусство не ласкает глаз, а взрывает старые рабские чувства. При этом дополнил, что, украшая улицы, художники выполняют революционную миссию – цветными геометрическими плоскостями разрушают традиционный буржуазный облик санкт-петербургских ансамблей. Футурист Альтман только на украшение Дворцовой площади израсходовал 20 тысяч аршин кумача. Вокруг Александрийского столпа – кумачовые кубы, ромбы, прямоугольники.
В декабре на квартиру К.А. Сомова пришли для реквизиции мебели и подушек для Красной Армии. После переговоров и предъявления удостоверения за подписью самого Луначарского ушли, ничего не взяв.
Зимой 1919 года ситуация в Петрограде резко ухудшилась. Введены хлебные пайки. В городе иссякли запасы муки. Магазины закрывались. В семье Анны Андреевны – заботы о хлебе насущном. Выходили из дома с обязательной котомкой или сумкой на случай, если удастся раздобыть что-нибудь съестное. Всюду стихийные барахолки. Пытались менять вещи на продукты. В квартире холодно. От мороза лопались водопроводные и канализационные трубы.
Дом на Екатерингофском погрузился во тьму. Свет подавали в квартиры только на два часа. Трамваи не ходили. В январе Константин Андреевич пешком ходил на Захарьевскую. И.И. Рыбаков, юрист и коллекционер, пригласил его на обед с гусем. Предлагал продовольствие и при уходе вручил Сомову пакет сушеного картофеля.
13 апреля в Петрограде открылась первая свободная выставка произведений художников города. Выставка выглядела подобно Ноеву ковчегу – работы «чистых» развесили вперемежку с работами «нечистых». Всего 2 тысячи картин. «Левые» представлены Альтманом, Штеренбергом, Розановым и др. Художники «Мира искусства» разместились с размахом в Золотой гостиной и в Белом зале Эрмитажа. В Романовской галерее – толпы народа. На стенах, где раньше красовались портреты монархов, развешаны картины «Бой у Зимнего дворца», «Отречение Николая II» и «Долой орла!» кисти художника И.А. Владимирова. К.А. Сомов предложил две картины: «Портрет Д.С. Михайлова» и «Вечерний пейзаж». Но по неизвестным причинам они не выставлялись, хотя упоминались в каталоге. Экспонировались эти работы годом позже.
В дневнике Константина Андреевича записано: «Был на выставке в Зимнем дворце. Ужасная тоска. „Мир искусства“ тоже. Один Филонов меня заинтересовал, большое искусство, хотя и неприятное…». На выставке
