Стянув сапог, Мериуэзер посмотрел на палец, торчавший из дырки в полосатом чулке. Ноготь треснул и почернел, однако не это вызывало боль. Просто Мери имел обыкновение мыться только при крайней необходимости, а в последнее время — лишь когда этого требовала миссис Би.
— У вас подагра, старина, — не глядя на него, сказала миссис Билли, поскольку в этот момент лишала перьев цыпленка. — Недуг богатых людей. Это ваши соусы и пироги, которые вы едите. К тому же у нас значительно поубавились запасы мяса с тех пор, как вы здесь. Слишком много едите и мало работаете. Это подагра.
— Совсем и не подагра, — возразил Мери. — А если так, виновата в этом несчастье ваша бесподобная готовка.
Миссис Билли хмыкнула, но расцвела от его похвалы.
— Тогда попробуйте лить меньше соуса на свою картошку.
— Нет, это случалось и раньше, — ответил Мериуэзер, потирая ногу. — Время от времени, независимо от того, наполнил ли я свой желудок или нет. Помню, однажды…
Мери умолк, не договорив. Раздражающее подозрение грызло его, как терьер крысу.
— Ну, продолжайте, — сказала миссис Бидли, кладя цыпленка на разделочную доску.
— Этого уже давно не случалось, ведь кэп не попадал ни в какие переделки, — объяснил Мери. — Первый раз чертов палец дал о себе знать в ночь перед тем, как мы потопили «Отважного» и я выудил кэпа из глубины. — Мери описал несколько случаев, где палец предупредил его о грозящем бедствии. — Потом был Сент-Томас, когда тот французский капитан чуть не повесил его. Даже заключил в тюрьму, но мы дали по стене залп и вытащили кэпа. И к тому же пополнили команду другими заключенными, так что нет худа без добра. Но если бы кэп прислушался к моему большому пальцу до того, как сойти на берег той ночью…
Мери опять замолчал и натянул сапог.
— Я должен ехать в Лондон, немедленно.
Мериуэзер объяснил, что знает о местонахождении капитана и мисс Рен.
— А я думала, она задерживается в Бате, выбирая шелк, — сказала миссис Билли.
— Главное не в том, что они не в Бате.
Когда он рассказал об условии помилования, экономка вышла из себя, как чайник, полный кипятка. Он пытался успокоить ее, но миссис Би даже не слушала. Мериуэзер решил, что пусть она говорит. С женщиной, которая держит в руках большой нож мясника, лучше не шутить.
— И вы стояли там, смотрели ему вслед, зная, в какую беду он может попасть, — обвиняла его миссис Бидли. — Вы слабоумный, вы олух…
— Я могу позволить вам заговорить меня до смерти или отрубить мне голову, но есть один верный способ заткнуть вас хоть на минуту.
Он схватил миссис Би за талию и прижал к себе для звонкого поцелуя в губы.
— О! — произнесла она. — О Боже мой!
— Надеюсь, что нет, старушка, — возразил Мери. — Обычно, когда мужчина целует женщину, ее Бог тут ни при чем.
Нож мясника упал на пол. Острое лезвие не задело ногу Мериуэзера, но тяжелая рукоятка ударила по большому пальцу. Он взвыл и запрыгал на одной ноге, двумя руками держась за больную.
— Я могу позволить вам кричать, пока ваша глупая голова не отвалится, или заткнуть вас, старина, — объявила миссис Бидли.
Она схватила его за уши, притянув к себе для такого же звучного поцелуя. Он моментально забыл про больной палец.
— Полагаю, это значит, что вы можете звать меня Джозеф.
— Полагаю, что так.
— Что я зову вас миссис Бидли, это слишком длинно и неудобно. И что из-за вас я чувствую себя как молодой жеребец, «старушка» вроде тоже не подходит, а?
— Мое имя Хагита.
— Хагита? Не думаете, что такое имя можно использовать как запасное?
Миссис Би шлепнула его, но Мери обхватил руками внушительную талию и сжал ее.
— А теперь как насчет объединения имен, чтобы я назвал вас миссис Мериуэзер?
Он снова поцеловал ее, и долгое время никто из них вообще не употреблял никаких имен.
Конечно, Мериуэзер должен был ехать в Лондон, он не мог игнорировать предупреждение своего большого пальца. Но миссис Бидли не хотела, чтобы он уезжал один в такое опасное путешествие. Она настояла, что тоже поедет — на случай если будет нужна мисс Жак. Честно говоря, Мериуэзеру и самому не хотелось покидать миссис Би, когда оказалось, что губы у нее мягкие, как ее внушительные бедра.
И сладкие, как пирог с вишней.
А дети? Что делать с ними? Ведь нельзя же оставить их только на отца Юстаса, они все равно не будут его слушаться.
В полдень, когда тяжелогруженый фургон выезжал из ворот замка, миссис Бидли правила парой гнедых, а девочки болтали у нее за спиной. Их сопровождали Мери на своей коренастой верховой лошади и отец Юстас на, как он всех уверял, спокойном и надежном муле.
Они еще не успели миновать первый пятимильный указатель, а Гиацинт уже на всех рассердилась. Близнецы отказывались разговаривать даже друг с другом. Только Лили постоянно спрашивала: «Мы уже приехали?», а Дейзи на каждом подъеме дороги терзала миссис Бидли просьбами отдать ей вожжи.
— Никогда еще не ездил в Лондон, только плыл на корабле, — сказал Мери отцу Юстасу, пока они медленно ехали рядом с фургоном. — Далеко ли до него по суше?
— Если повезет, доедем за неделю, — мрачно произнес Юстас. — А если погода будет плохая, сломается ось, лошадь захромает, или разбойники…
— Я понял вас, отец, — со вздохом ответил Мери. — Да поможет нам Бог.
— Аминь, — кивнул священник.
Глава 34
Тюрьма, построенная еще при Генрихе I в XII веке, имела самую дурную репутацию: жесткость по отношению к заключенным сделала Ньюгейт олицетворением страдания. Много раз ее сносили до основания и сжигали, но тюрьма опять возникала на том же самом месте, как мучительный карбункул на задворках Лондона.
Поэтому Жаклин удивилась, когда увидела, что последним воплощением Ньюгейта было внушительное каменное здание со статуями — место неправдоподобного спокойствия. У Жаклин мелькнул слабый проблеск надежды.
Но уже в воротах тюрьмы их встретило зловоние многолетнего несчастья — крепчайшая смесь мочи, испражнений и рвоты. Жаклин прижала к лицу надушенный платок и старалась не дышать, чтобы защититься от вредных испарений.
Чуть менее отвратительным был шум: грязные ругательства, жалобные вопли, даже какие-то нечеловеческие рычания. Прямо хор грешников в аду.
Мистер Пинкней, тюремный надзиратель, упорно торговался за свою любезность дать им разрешение, несмотря на все очарование Изабеллы. Похоже, деньги были для мистера Пинкнея единственным стимулом, который он принимал во внимание.
Обычно заключенные платили не только за содержание, а также за еду и дополнительные нужды вроде мыла или теплого одеяла. Даже отбыв срок, заключенный мог и не выйти на свободу, пока не заплатил мистеру Пинкнею за пребывание в тюрьме. Самыми несчастными в Ньюгейте были осужденные пожизненно.
Как правило, их пребывание было недолгим.
Когда Изабелла заплатила непомерную взятку, надзиратель повел их к большой общей комнате в центре зала, огороженной со всех сторон металлическими прутьями, с узким проходом для тюремщиков и посетителей, которые рисковали принести еду заключенным. Мужчины, женщины, дети, целые семьи с несколькими домашними животными были заперты в большом помещении, каменный пол которого служил для всех кроватью, обеденным столом и отхожим местом.
— Я не вижу его здесь, — сказала Жаклин.
Мистер Пинкней сверился с книгой.
— Дрейк, Гейбриел. Осужденный пират. Центральное помещение. Все в порядке. Он здесь, смотрите внимательней. Люди в Ньюгейте выглядят обычно хуже, чем на свободе. Он может показаться вам немного… изменившимся.
— Там, — прошептала Изабелла, показав на фигуру, прикованную у дальней решетки. — Это абсолютно неприемлемо. — Она передала Жаклин корзину и с притворной улыбкой повернулась к надзирателю: — Дорогой сэр, не вернуться ли нам в вашу контору, где мы обсудим изменение условий для лорда Дрейка.
Она взяла его за руку, словно это один из ее любящих оперу друзей. А он был просто стяжателем, который благоденствовал на минимальном уменьшении страданий заключенных. Она увела его, весело болтая по дороге, будто находилась в великосветском салоне.
Если Изабелла могла выглядеть бесстрашной, она тоже сможет, решила Жаклин. Она расправила плечи и обошла загон, стараясь не обращать внимания на жалобные крики заключенных, у которых не было никого, кто мог бы принести им необходимые вещи. Она мысленно пообещала, что в следующий раз принесет две корзины.
Ей удалось подавить нарастающий ужас, но когда она подошла к Гейбриелу, крик застрял у нее в горле. Она проглотила его. Как она сможет утешить Гейбриела, если позволит себе расслабиться?
Он сидел, непривычно сгорбившись, на руках и ногах кандалы, тяжелые цепи привязывали его к кольцу в полу. Спина куртки была покрыта коричневыми полосами, у его левого бедра растеклась маленькая красная лужа. Видимо, его били палками или хлыстом, после чего снова натянули куртку, и на открытых ранах запеклась кровь.
Жаклин всхлипнула.
Он повернулся к ней, потом, гремя цепью, с трудом встал.
— Лин, ты не должна здесь быть.
— Мое сердце здесь. Где еще я должна быть? — Она протянула руку сквозь прутья.
Гейбриел шагнул вперед, насколько позволяла цепь, и с большим усилием, но сумел коснуться ее пальцев.
— Мама договаривается, чтобы тебя перевели отсюда.
Сначала о деле, приказала она себе. Если она сосредоточится на улучшении его условий, она может отложить мысль о виселице на потом.
— Кажется, Сесил Одбоди добивается большего, чем я предполагал. Вряд ли у твоей матери хватит денег, чтобы Пинкней изменил его приказы.
— Ты недооцениваешь силу убеждения Изабеллы Рен, — сказала она, заставив себя улыбнуться.
— Это не имеет значения. Скажи матери, пусть сохранит деньги. — Гейбриел покачал головой, — Буду я следующие две недели спать на хороших простынях или на холодном камне, все равно меня повесят.
— Нет, я отказываюсь в это верить. Мама убедит одного из своих высокопоставленных друзей обратиться к королю.
