– Да, Атасов… – сказал он, озорно поглядывая на приятеля, – так ты, как потихоньку выясняется, из красноперых… Кто бы еще Советы ругал?..
– Происхождение вольнодумству не помеха, – парировал Атасов. – И потом, Бандура, все мы не из деникинцев, – рассудительно добавил он. – Не голубых кровей, типа. Не великих князей внуки.
– Современным немцам дедушки нацисты что-то особо не докучают, по-моему, – возразил Андрей.
– Кто их, этих богачей, типа, знает. – Атасов широко зевнул. – Я с ними водку не пил. Может, их вообще мало что, типа, трогает. Хотя, репарации они до сих пор платят, или как там еще называются выплаты недобитым жертвам. И потом, Андрюша, Гитлер в Германии сраных двенадцать лет хозяйничал. А двенадцать, типа, это тебе не семьдесят. И селекции нашей немцы не знали. Собственность, опять же, никто не отменял. Не говоря уж о том, что лозунги у фюрера были понятными. Маланец – к стенке, хохол – в ярмо. И концлагеря все наружу, откуда, типа, в Лотарингии магаданские дали. Одно белое, другое черное, посредине граница. Все ясно, как Божий день. А вот когда с фасада Мир, Труд, Май, Свобода, Равенство и Братство, да еще под «Прощание славянки», а с задворок, втихаря – нечто, типа, совсем иное – «воронки» с лагерями, камеры пыток и расстрельные подвальчики – тогда иди разберись, что к чему. Вот в чем беда.
– В чем беда? – зевнул Андрей.
– Чтобы ты понял, Бандура – у них, считай, больного на хирургическом столе зарезали – быстро, четко и красиво. А у нас, типа, затяжная хроническая болезнь, с язвами такими, что будь здоров. А это – совсем другой диагноз. И потом, Бандура, что мне заграница? Вот дед мой в тридцатые на Украине служил. Усекаешь, типа, о чем я? Ты про голодомор слышал хоть что-нибудь?..
Андрей утвердительно кивнул.
– В «Огоньке» читал. Мама выписывала.
– А мне дед дудочки перочинным ножиком вырезал. Сопливый нос вытирал. Ты перед моим парадным высоченную березу видел?
– Дома у тебя? На Ванды Василевской?
– Нет, типа, в Ватикане.
– Высокую такую? Кривую немного?
– Сам ты, типа, кривой. Мы с дедом ее посадили. Мне и пяти не было… Вот и сложи одно к другому.
– По мне, так нечего и голову ломать.
– Можно и не ломать, конечно, – согласился Атасов, – Только не хрен потом жаловаться, откуда вокруг столько долбодятлов узколобых развелось. Не на деревьях, типа, выросли.
Атасов осушил стакан.
– Моя бабушка… – неожиданно для себя вспомнил Бандура. Воспоминания хранились где-то в подкорке, словно битая молью книга в старом чулане, а теперь всплыли совершенно непроизвольно. Он их не звал, потому что даже не догадывался об их существовании. – Моя бабушка маме рассказывала. Давно очень. В один из разов, как мы в Дубечки приезжали. Скупо совсем. Я не понял тогда ничего. Малой был совсем. На меня, видать, и внимания никто не обратил.
– Что рассказывала? – голова Атасова качнулась. – Где махновское золото зарыто?!
Андрей отмахнулся.
– Бабушка в Великополовецком жила. Белоцерковского, по-моему, района. До войны. Когда тот голод грянул, ей не было и семнадцати. Так вот, говорила она, будто вся ее семья вымерла. Отец, мать, дед, бабка, два брата и сестра. – Андрей почесал затылок. – Или брат и две сестры?.. Все, короче, умерли. Вообще, вроде, село все обезлюдело. А она ушла. Просто ушла, куда глаза глядят. И где-то, то ли на тропинке во ржи, то ли на тракте, ее какой-то мужик едва не съел. Насколько я помню, он вроде бы валялся на обочине дороги, распухший от голода. И хотел бабушку за ногу цапнуть. Она еще матери сказала, что все равно сил у него не было, он умирал, так что она вырвалась… Я еще подумал, как от голода распухнуть можно?! От вареников с творогом, это я представлял, но чтобы от голода…
– Вот видишь, Бандура. У нас только чуть копни, столько скелетов из шкафов выпадет, считать – пальцев не хватит. Двадцати Стивенам Кингам на сто пятьдесят романов. И еще сдача останется.
– Послушай, Атасов, – сказал Андрей, пораженный внезапной мыслью. – Выходит, твой дедуган мою родную бабушку голодом морил? До смерти? Так, что ли?
– Выходит так, типа.
– Ничего себе…
– Как ей выжить удалось?
Андрей пожал плечами.
– Кажется, как-то в Киев пробралась. Хотя войска тогда не пускали умирающих крестьян в города.
– Слышал об этом, – Атасов кивнул. – От моей бабушки.
– В войну бабушка оказалась на оккупированных немцами территориях. Фашисты угнали ее в Германию, на работы. А после войны наши за это еще и посадить собирались. А что она сделать могла?.. Повеситься на березе?..
– Мой дедуган ее бы и упек, – оживился Атасов, – видать, бабка твоя на либерала какого нарвалась, в органах. Видишь, Андрюша, как ты совершенно верно, типа, подметил, люди повсюду разные. Даже в МГБ.
Андрей промолчал.
– А между тем, Бандура, – невозмутимо продолжал Атасов, – ты еще и половины не знаешь… После войны мой дед у твоей бабки паспорт изъял. Чтоб в колхозе за трудодни горбатилась. Вечно. Как раб на весельной галере. За что его к партийному распределителю прикрепили, и квартиру дали, в которой, кстати,
