я по сей день обитаю. И из которой, Бандура, тебя, между прочим, к себе на Отрадный выкурить практически невозможно, типа. Вот так вот, брат. Как на личности переходишь, так учебник истории скучным чтивом уже не кажется…
– Когда моя бабушка умерла, ей шестидесяти не было. В селе работа тяжелая, да и жизнь у нее была не сахарной. Грыжа мучила. И еще что-то, по женской части…
– А моя, типа, до восьмидесяти трех дотянула… Чтобы никому офицерский доппаек пустым, типа, звуком не казался…
– Небось, тоже в МГБ числилась?
– Числилась домохозяйкой, типа. Хотя Ворошиловский значок у меня – от нее остался. Но я не о том, Андрюша. На последнем своем году бабуля моя мозгами тронулась. – Рот Атасова еще улыбался, глаза уже нет. – То все нормально, типа, то начинало ей казаться, что в окна за ней следят. Под дверью поджидают. Ну, и что арестуют нас всех, с минуты на минуту.
Бандура не сдержал бледной улыбки.
– Не смешно, типа. – Атасов покачал головой. – С паспортом не расставалась. Не дай Бог, чтоб на виду не лежал. Ты же понимаешь, какой вес был у паспорта при Сталине. В военное, типа, время. Без документов-то – тю-тю, раз-два, и к стенке. И все, понимаешь, ждала, когда воронок за ней пришлют. Собирайтесь, типа, с вещами. Ночью как-то трясет меня, глаза, как блюдца: «Саша, сейчас за нами придут!» – «Да кто?» – «Сейчас придут, вот увидишь!» «Да кто придет-то?!» «ГПУ!» Я, Бандура, думал, у самого крыша поедет… – Атасов вздохнул, – вся, типа, жизнь в страхе. Пускай, не всегда осознанном, зато постоянном. Вот на закате, черти и повылазили, изо всех щелей…
Атасов вернулся к бутылке.
– Давай-ка еще по одной, – предложил он. – За примирение наших предков – в нашем, типа, лице. Что скажешь?
– Давай, – кивнул Андрей, ерзая на стуле в поисках такой позиции, при которой резкая боль, терзавшая его последние полчаса, унялась бы хотя бы немного. Ничего не получилось. Перемена позы отдалась нестерпимо свербящей резью в гениталиях, мошонка будто налилась цементом. Боль прорвалась в живот, лопнув посреди внутренностей. Андрей еле сдержал стон, и ощерился, как пес, получивший пинок под хвост.
– Что с тобой, Андрюша? – встревожился Атасов. Он выглядел пьянее пьяного, но, каким-то загадочным образом, пока не утратил бдительности.
– Он еще спрашивает?! – Бандура призвал в свидетели потолок.
– Ну да, типа, спрашиваю! Что тут такого? Мне, типа, не ясно, – сказал Атасов, выглядевший в этот момент невиннее ягненка.
– А кто к нам в комнату ворвался?
– В какую, типа, комнату?! – спросил окончательно сбитый с толку Атасов.
– В нашу комнату! К нам с Кристиной!
– А… – протянул Атасов, – Я… Так это ж черте когда было. И потом, что с того? Ну, ворвался. Я же, типа, не знал. Объясни толком. Мне казалось, эту тему мы давно проехали.
– Попробуйте не надраться до чертиков, – были ее последние слова, перед тем, как дверь за ними захлопнулась.
– Ты не… – наконец дошло до Атасова.
– Ага, – кивнул Андрей, – договаривай, белый офицер. Я не кончил. Только и всего. И все накипевшее ношу с собой. А оно, похоже, не в состоянии уместиться в мошонке.
– Извини, – Атасов стал само раскаяние. – Я не подумал…
Андрей с гримасой отмахнулся.
– Не умру.
– Вредно, типа.
– А, ладно – яйца килограмм по десять каждое весит, но в остальном все тип-топ. Перетерплю. Где наша не пропадала?..
Хотя обещать, как правило легче, чем впоследствии держать слово. Боль стала густой, как жидкий воск.
– Ух, черт, – простонал Андрей. – Твою мать, а?!
– Слушай, Бандура, – неуверенно предложил Атасов, в свою очередь страдальчески морщась, – ты бы поднялся к ней… сделал все, как надо. Я отсюда никуда, типа, не денусь. Ночь впереди длинная…
– Ты Атасов, совсем того?! Какое «как надо», когда перетерпел? – Андрей улыбнулся сквозь боль. – Не говоря уже о том, что Кристина не переносит спиртное на дух. Когда сама трезвая.
Андрей представил, как он, пьяный вдребезги, вваливается в комнату, эдакий бравый моряк в шторм, на ощупь разыскивает кровать, круша и опрокидывая подвернувшиеся по пути вещи, и, наконец, падает на сонную женщину. Взвесил возможные последствия.
