– Он услышал крики… – хрипло сказала Мила.
– И спас тебе жизнь? – продолжил за нее Протасов.
– Да… мимоходом… Я подозреваю, он принял меня за одну из шлюх Бонифацкого, которой просто не повезло…
Протасов взъерошил пятерней свой короткий ежик на голове. Других типов стрижек Протасов не признавал. Голова была полностью мокрой и на ощупь напоминала щетку для одежды.
– М-да, – только и сказал Протасов.
– Вы с Володей в машине никого больше не заметили?
– Разве что на сиденьях пластом лежали, – покачал головой Протасов. – Или в багажнике прятались.
Вскоре в дверях объявился Волына. Протасов подумал, что Вовчик выглядит довольным, как слон.
– Вы чего мокнете? – Волына проскользнул мимо Милы и Валерия, заняв свое место на заднем сидении «пятерки». – Дядька пообещал, что комар носа не подточит. Только в область въедет – тут ему и абзац, – прокричал Вовчик в окно.
Мила последовала примеру Волыны. Последним за руль вернулся Протасов.
– Ну, зема, – подстегнул Вовчик Валерия, – заводи шарманку, да поехали. Время деньги. По- любому.
Волына нервно хохотнул. Протасов резко обернулся, одарив армейского друга долгим, изучающим взглядом, словно намеревался разглядеть на простоватом лице Вовчика что-то принципиально новое. Возможно, нечто такое на нем и появилось. Протасов спрашивал себя, что именно, но точного ответа дать не мог. Таким Вовчик ему совсем не нравился.
– Ну, зема, ну!..
– Да не нукай, блин! – рыкнул Валера.
«Пятерка» отвалила от крыльца почтового отделения, и вскоре они вновь очутились на трассе. Залив исчез из виду. Дорога снова пошла вверх. Справа и слева потянулись дачные участки.
– Севастопольские? – на ходу поинтересовался Протасов.
– Киевские, зема, – с издевкой отозвался Волына.
Протасов лишь молча нахмурился.
В небе безраздельно хозяйничали тучи. Облачность стала низкой, и казалось – стоит лишь протянуть руку, и она исчезнет в грязно-сером ковре, похожем на зеркальное отражение последних мартовских сугробов. Над дорогой висела плотная водяная завеса, порожденная дождем и непрерывным потоком транспорта, поднимающим с асфальта целые столбы брызг.
– Ты б окно прикрыл, зема.
Протасов то ли притворился глухим, то ли действительно не расслышал. Вовчик позади перекочевал за спину Милы Кларчук. Трасса достигла гребня отлогой горы, перевалила через него и хлынула в широкую долину вместе с потоками воды.
– Скоро горам крышка, – Волына чиркнул спичкой. До Протасова и Милы Сергеевны донесся отвратительный смрад отечественного табака. Мила забавно, по-кошачьи, чихнула.
– Боже мой, Володя, что вы курите?
– «Космос», – важно отозвался Волына.
– С бумажным фильтром?
– Ага, ядерные сигареты. По-любому.
– Ты б не курил в машине, – голосом каменного идола посоветовал Протасов.
В ответ Волына выпустил густую струю сизого дыма, отдававшего вонью горелой бумаги и тлеющими шнурками от ботинок.
– Кошмар какой-то…
– Ты б… – начал Протасов совсем уж грозно, но Волына не дал ему договорить.
– За дорогой следи, зема! А то мы чего-то так ползем, что вскорости вообще станем. Что, как про дядю Гришу услыхал, так решил, что и торопиться некуда?!
В голосе Волыны сквозило возбуждение славно уколовшегося наркомана. Протасов заскрипел зубами и опустил свое окно до упора.
– Перестроечные сигареты, – разглагольствовал позади Волына. – С тех времен, когда ни черта в магазинах не было. При Горбачеве. Дядя Гриша мне целый ящик этого «Космоса» достал. По своим каналам. Два года скурить не могу. А выкинуть – жалко.
– Ты б уже самосад курил…
– Та… – отмахнулся Вовчик, – с козьими ножками возиться… газеты переводить.
– Один мой знакомый пару лет назад в Америку ездил. К сестре… – включилась в разговор Мила Сергеевна. Без энтузиазма, просто, чтоб беседу поддержать. – У него сестра еще в 86-м на ПМЖ выехала. С первой перестроечной волной. Устроилась неплохо. В те времена наши эмигранты им в диковинку были, жертвы империи зла и все в том же духе. Не разобрались еще американцы…
– Ненавижу эмигрантов, – мрачно сказал Протасов. – Предатели Родины, блин…
