– Гонишь! – сказал Валерий, хоть, похоже, на это не рассчитывал.
– Посмотри сам. Чуть сердце не стало, – отдувался Волына, нащупывая вышеназванный орган под рубашкой.
– А где чемодан?
– Плакал твой чемодан. С нашими стволами.
Выругавшись, Протасов взялся за кровать и потянул на себя и влево. Она со скрипом подалась. Едва скупые лучи засиженной мухами сорока ваттной лампы упали на то место, где только что находилась кровать Валерия, приятели дружно охнули. Волына отступил к стене.
– Мать честная! Что же это такое?! По-любому…
В старом дощатом полу зияла дыра величиной с умывальник. Пол в пристройке был застлан добротной половой доской, подогнанной шпунт в шпунт. Доска лежала на брусках, которые покоились на толстой песчаной подушке. Теперь приятели видели его конструкцию в разрезе, и доску, и бруски, и песок.
Протасов, вооружившись керосинкой, поднес лампу к дыре, готовый в любой момент отпрянуть. В отсветах колеблющегося пламени дыра напоминала отверстие, проделанное ложкой в свекольной «шубе», как известно, выкладываемой слоями. Половая доска, брусья, спрессованный песок и цементная подливка были аккуратно прорезаны, края овального отверстия выглядели так, словно кто-то старательно потрудился лобзиком, пила которого, правда, постоянно гнулась из стороны в сторону.
– Чем, хотел бы я знать, ее прорезали? – спросил Протасов таким тоном, что и моржу бы сделалось ясно – ничего подобного он знать не хочет.
– Это зубы, зема.
– Зубы, блин?!
– Клыки. По-любому.
Пока Валерка переваривал эту информацию, погас электрический свет. Правда, у них еще оставалась керосинка, а то бы сидеть в полной темноте. Волына вцепился в плечо Протасова, тот, от неожиданности, чуть не провалился в дыру.
– Твою мать! – завопил Протасов.
– Что со светом, зема? – Волына перешел на шепот.
– Может, во всем селе отключили? – предположил Валерий, отдуваясь. – Или фазу выбило? Тут стены сырые, солома с гипсом. Коротнуло, блин… Слышишь, Вовка, выходит, я над этой дырой спал? – Протасов содрогнулся.
– И сквозняка не чувствовал?
– Не было никакого сквозняка, блин.
– Значит, дырка свежая…
– В жизни ничего такого не видал. – Протасов неловко повернулся, зацепил бедром табурет, на котором стояла старая эмалированная армейская кружка, и та, крутнувшись волчком, со звоном исчезла в дыре.
– Гол, – выдохнул Протасов, пытаясь улыбнуться.
Пяти секунд не прошло, как со дна ямы раздался глухой шлепок, с каким кружка угодила в песок, а затем покатилась, судя по звуку, под уклон.
– Яма не глубокая, – заключил Протасов. – Но, длинная. И ход идет куда-то туда.
Проследив за рукой приятеля, Волына мрачно кивнул:
– Ясно, куда. На кладбище.
– Давай ноги уносить, по добру по здорову, – предложил Валерий. – Пока не поздно, сваливаем.
Приятели были уже в дверях, когда Протасов поймал Волыну за локоть:
– Тсс! Слышишь, Вовка?
Волына замотал головой.
– Тсс…
Они до предела напрягли слух.
– Стонет кто-то, – наконец, выдавил Волына. – Или плачет.
И точно. Из-под земли доносились всхлипы, такие слабые и далекие, что их недолго было принять за звуки капающей со сводов пещеры воды. О протяженности подземного хода, как и о широте и высоте катакомб, приятели могли только гадать.
– Скорее плачет, Вовка.
– Мотаем отсюда, зема.
– А вдруг это малой Иркин?
Да хотя бы Саманта Смит,[37] земеля.
– Нельзя малого бросать…
– А чем ты ему поможешь? Полезешь вниз, на съедение?
– Помогите? – позвал из ямы плачущий, тоненький голосок. – Помогите, пожалуйста! Ради всего святого!
