Расплата. Цена дружбы

После этого Планшетов сник. К сказанному следует добавить, что соседями Планшетова были престарелый рецидивист по прозвищу Нифелет, испещренный наколками, как альбом для рисования, и бывшая проститутка с сожителем, которого она сама, а вслед за ней и прочие постояльцы, называла не иначе, как «комнатным уродом». «Урод» в основном безвылазно сидел взаперти, пока проститутка бродила неведомыми, но очевидно горбатыми тропами, трахаясь с кем и где попало. Когда-то она была очень хороша, но годы и алкоголь стерли красоту, будто детский мелок с асфальта. Клиенты у нее были соответствующими и платили, чем Бог пошлет. Кто наливал стопарик самогона, кто угощал колбаской, а кто много сулил, а под конец заезжал в морду. В результате проститутка все чаще возвращалась домой оттраханная, битая и на рогах, громко ругала «комнатного урода», пока между ними не завязывалась потасовка. Престарелый рецидивист, по кличке Нифелет, разбуженный воплями соседей, как правило бросался штурмовать двери, вращая над головой топором. Заканчивалось появлением милиции, протоптавшей в дом торную дорогу. Этажом выше проживали наркоманы, снабжавшие драпом полрайона. Очереди собирались, как в мавзолей.

«Господи! Что за помойка?! – с тоской думал Планшетов. – Я же среди них Лобачевский».

Единственным приличным соседом, по мнению Планшетова, был дядя Дима, проживавший за дверью напротив. Это был сморщенный седой старичок, немощный и очень больной.

– Дядя Дима не жилец, – болтали соседи. По циркулировавшим среди них слухам дядя Дима был некогда героем-подводником, облучившимся во время аварии на атомной субмарине. Поговаривали, что его жестоко обманула жена, а единственная дочка умерла. Так это было или нет, дядя Дима был одинок, как перст, и никому в этом мире не нужен. Кроме бродячих собак, которых ежедневно подкармливал в парке, отказывая себе самому во всем.

– Псих ненормальный, – как-то сказал «комнатный урод». – На барбазанов, по которым «будка» плачет, всю пенсию тратит. Купил бы лучше водки.

Планшетов тогда посоветовал «уроду» заткнуться.

* * *

В общем, возвращение Атасова, хоть и не было для Планшетова катастрофой, но означало возвращение в родные пенаты, каких не пожелаешь и врагу.

– Значит, завтра, чувак?

– По-моему, он так сказал.

– Плохо, что пиво закончилось. – Планшетов потряс пустой бутылкой под самым носом Андрея.

– Там у Атасова резерв. – Вздохнув, сказал Бандура. – За уголком, под стеной. Руку протяни…

В точности последовав инструкциям, Планшетов выудил запечатанную литровую бутылку.

– Фу, «Стопка». Да еще «Ананас».

– А что не так?

– Компот.

– Ошибаешься, – возразил Бандура. – По шарам вставляет, мама не горюй. Проверено на себе, Планшетов. У Армейца на дне рождения, в прошлом году.

Это когда ящик «Кеглевича»[43] вас, как китайский диверсант уложил? Слыхал.

– Он, видите ли, слыхал! – Бандура изобразил презрение. – Самому Атасову стало плохо! Он вообще до утра проторчал в ванной, впервые на моей памяти. Это еще счастье, что не в туалете. А то бы пришлось выламывать дверь. Видел бы ты Волыну, после того как его побил Протасов. А потом сам уехал домой, но вместо Софиевской Пустоши почему-то оказался в Гостомеле. «Пу-пускай тихо радуется, что не в Гомеле», – пошутил на следующий день Армеец. Бандура разбил Эдику чайный сервиз, доставшийся в наследство от пробабки, и долгие годы украшавший сервант. Впрочем, рассказывать об этом он не стал. Хуже всего досталось самому Армейцу. Откуда-то стащив санки, он отправился кататься в парадном. На дворе стояла середина октября, листья пожелтели, но еще не падали. Температура на улице была плюсовой. Когда соседи позвонили, кто в милицию, а кто в скорую помощь, приятельница Эдика, с которой у него, похоже, было серьезно, попробовала его вразумить. В знак протеста Армеец влез на березу у парадного и сидел там, как горный орел, пока несчастная женщина не ушла.

– Ты гонишь, чувак, – не поверил Планшетов. – От голимого компота такие конкретные глюки?

– Колбасит не по детски, – предупредил Андрей, разливая ананасовую водку по стаканам.

* * *

вторник, 8-е марта, выходной

Ранним утром приятелей разбудил Протасов. Поскольку оба ожидали Атасова, визиту Валерия даже обрадовались.

– Подъем, блин! – в своем духе вопил Протасов. – Упали, отжались, саламбоны! Зажирели за Атасовский счет.

Вслед за Протасовым в квартиру втиснулся Волына. Небритый, растрепанный и мрачный. Гримо метался между ними, как угорелый.

– Смотри, Бандура, напудит пес. Будешь Атасову ковры стирать.

– Тебе вообще чего? – спросил малость ошалевший Андрей.

– Ключи от хаты давай, – без обиняков сказал Протасов.

– От какой хаты? – Андрей не мог навести резкость. Ананасовая водка еще блуждала по венам, парализуя нервные узлы и окончания.

– От твоей хаты. На бульваре Лепсе. – Отрезал Протасов.

Бандура поинтересовался, зачем. Во-первых, он не жаждал запускать в квартиру Протасова и, в особенности, Волыну. А, во-вторых, опасался, что возвратившейся домой Кристина здорово не понравятся незваные гости. «И она устроит разнос. Такой, что мало не покажется». В возвращении Кристины Бандура не сомневался. Вопреки своим же дурным предчувствиям.