Зеев Бар-Селла
Жизнь мародера
Писать о Михаиле Шолохове трудно
О Шолохове писать очень трудно
Какое это трудное дело писать о
таком художнике, как Шолохов
Писать о Шолохове непросто — и прежде всего потому, что каждый раз приходится выяснять, о ком пишешь. Да и шолоховский вопрос, которому перевалило за семьдесят, все чаще сводится к одному аспекту — совместимость/несовместимость идейно-художественного содержания и исторически-бытового наполнения романа 'Тихий Дон' с личностью титульного автора.
Впрочем, в последние годы сторонники шолоховского авторства уже не столь безоговорочно настаивают на тождестве автора романа и Шолохова М.А., заявляя, что в течение жизни М.А. претерпел сокрушительные личностные изменения, превратившие его, по сути, в совершенно другого человека. Среди причин означенных перемен называют инсульт (1975 год — при получении известия о выходе в Париже книги D* 'Стремя 'Тихого Дона''), алкоголизм (1955 год — помещение в 'кремлевскую' больницу), контузию (январь 1942 года — авиакатастрофа при приземлении в Куйбышеве)...
Кандидат биологических наук Николай Кастрикин так прямо и пишет:
'Как это ни грустно, но в интересах истины следует различать раннего Шолохова (до января 1942 года) и позднего. Между ними — личностная и художественная пропасть. Разве можно серьезно говорить об этих вымученных подражаниях самому себе (главах из так и не опубликованного романа 'Они сражались за Родину' и второй части 'Поднятой целины')? <...> Если ранний Шолохов вызывает удивленное благоговение, то поздний — лишь неловкость, стыд и жалость...'[4].
Н. Кастрикин решительно не согласен со старшей дочерью Шолохова, которая полагает, что талант писателю отшибло лишь в 1964 году, когда того настиг микроинсульт[5].
С последним диагнозом тоже не все слава Богу, поскольку вдова писателя относит заболевание — и не микро, а полноценный инсульт — к 1961 году... [6]
Дальнейшее развитие концепции шолоховского авторства закономерно увенчалось заявлением К.Г. Смирнова, что
Шолохов — это не Шолохов, а свой собственный сводный брат...[7]
Кабы изучение творческой личности было безраздельной вотчиной травматической психопатологии и генеалогии, так бы нам остаток дней и терпеть. Но есть еще наука филология. А раз так...
Иметь и не иметь
Даже когда Шолохова никто ни в чем не обвинял, приходилось держать ответ — отвечать за те слова, что он объявил своими. А вопросов к 'Тихому Дону' ох как много... Начиная с самого простого — что слова означают? Вот это слово, например? Или вон то?
Для объяснений с читателем писателю дан специальный жанр — авторские примечания.
Вот, скажем, призвали Григория Мелехова в армию, прибыл он в Западный край, а тут:
'Бравый лупоглазый вахмистр Каргин, с нашивками за сверхсрочную службу, проезжая мимо Григория, спросил:
— Какой станицы?
— Вешенской.
— Куцый?
Григорий, под сдержанный смешок казаков-иностаничников, молча проглотил оскорбление'.
Персонажи явно понимают в чем дело, а вот читателю невдомек — за что Григория назвали куцым, и в чем, собственно, состоит оскорбление?
Тут и приходит очередь автора:
'Станицы,- разъясняет он,- имели каждая свое прозвище; Вешенская — Кобели'.
Впрочем, какова связь между кобелем и куцым понятно, опять же, не всем. Обратимся к Далю:
'Куцый, короткохвостый, либо безхвостый, кургузый или корнохвостый. <...>// Куцый, заяц, косой;// дворняжка. Далеко куцому до зайца!'
Авторское толкование — 'Кобели' — не из самых доходчивых, так что о смысле эпизода читателю все равно предложено догадаться самому:
Григория, наверное, оскорбило то, что вахмистр назвал его дворнягой с обрубленным хвостом...