'<...> с юга со степного гребня, набегом шел теплый и мокрый ветер'.
Это — 'Поднятая целина'. Книга 1-я, глава 26[24].
А вот снова 'Они сражались за Родину', 1954:
'С хрустом стал оседать в оврагах подмерзший за ночь последний ноздреватый снег'[25].
Сравниваем:
'<...> с шорохом и гулом стал оседать крупнозернистый снег'...
Откуда? Правильно! — 'Поднятая целина', книга 1-я, глава 26[26].
А вот еще из 'Они сражались...' 1954 года:
'Острое бледно-зеленое жальце её пронизало сопревшую ткань кленового листа. <...> Поднялась, выпрямилась травинка <...>, упорно и жадно тянущаяся к вечному источнику жизни, к солнцу'[27].
Переворачиваем страницу все той же 26 главы 1-й книги 'Поднятой целины':
'<...> острое зеленое жало травяного листика, отталкивая прошлогодний отживший стебелек, стремится к солнцу'[28].
Вот эдак, попросту, без затей — берется 26-я глава 'Поднятой целины', и из нее тачается начало очередного романа...
Эти текстуальные совпадения в двух главах из двух разных романов обнаружил уже Герман Ермолаев[29]. Правда, он предпочитает именовать их не совпадениями, а аналогиями. А само бесстыдное передирание — угасанием таланта. Мол, писательская манера не изменилась, а способности уж не те... Ну, это понятно — Ермолаев считает, что Шолохов и 'Тихий Дон' написал...
Так что не будем множить аналогичные примеры, а рассмотрим совсем иной аспект поэтики.
И начнем мы с самого начала: с куска романа, дошедшего до читателя самым первым — 5 мая 1943 года.
Рассказывает персонаж по имени Иван Звягинцев:
'Видишь рубец у меня на верхней губе? <...> На первое мая я и другие мои товарищи комбайнеры затеялись выпить. Собрались семейно, с женами, гуляем, гармошка нашлась, подпили несколько. <...>
Была на этой вечеринке одна барышня, очень хорошо 'цыганочку' танцовала. Смотрю я на нее, любуюсь, и никакой у меня насчет её ни задней мысли, ни передней нет, а жена подходит, щипает за руку и шипит на ухо: 'Не смотри!' Вот, думаю, новое дело, что же мне на вечере зажмурки сидеть, что ли? Опять смотрю. Она опять подходит и щипает за ногу, с вывертом, до глубокой боли: 'Не смотри!' Отвернулся, думаю, чорт с тобой, не буду смотреть, лишусь такого удовольствия. После танцев садимся за стол. Жена против меня садится, и глаза у нее, как у кошки, круглые и искру мечут. А у меня синяки на руке и на ноге ноют. Забывшись, гляжу я на эту несчастную барышню с неудовольствием и думаю: 'Через тебя, чертовка, приходится незаслуженно терпеть! Ты ногами вертела, а мне расплачиваться'. И только я это думаю, а жена хватает со стола оловянную тарелку и со всего размаху — в меня. Мишень, конечно, подходящая, морда у меня всегда была толстая. Не поверишь, тарелка согнулась пополам, а у меня из носа и из губы — кровь, как при серьезном ранении.
Барышня, конечно, охает и ужасается, а гармонист упал на диван, ноги задрал выше головы, смеется и орет дурным голосом: 'Бей его самоваром, у него вывеска выдержит!' Света я не взвидел! Встаю и пускаю ее, жену то-есть, по матушке. 'Что же ты, говорю, зверская женщина, делаешь, так твою и разэтак?!' А она мне спокойным голосом отвечает: 'Не пяль глаза на нее, рыжий чорт! Я тебя предупреждала''[30].
Текст как текст — похоже на плохого Зощенко. Ничего излишне замечательного...
Но сделаем усилие — продолжим чтение:
'Тут я успокоился несколько, сел и обращаюсь к ней вежливо, на 'вы': 'Так-то, говорю, вы, Настасья Филипповна, показываете свою культурность? <...>''[31].
Что-о?!! Может, это фигурально?.. 'Настасья Филипповна' равняется скандалу!?
Да нет, никакой фигуральности! Вот — через страницу:
'<...> 'Что ж, Настасья Филипповна, вешайся, веревка за сундуком лежит''[32].
И на следующей — опять она:
'Скажу тебе откровенно и по секрету, никак переписку со своей Настасьей Филипповной не налажу'[33].
А в быту муж кличет её просто 'Настасьей':
''Ополоумела ты, Настасья! <...>''[34];
''Возьми, Настасья, прочитай про трактор. <...>''...[35]
Так что ж это — случайность? Вроде нет, потому как сказано про несчастную эту женщину еще и такое:
'<...> последние два года испортилась она у меня. А испортилась она, прямо скажу, через художественную литературу. Восемь лет <...> работала она прицепщиком на тракторе, ни в обмороки не падала, никаких фокусов не устраивала, а потом повадилась читать разные художественные книжки, с этого и началось' [36].
Так может, это намек? На художественную литературу? Только как его понимать? А как хочешь, так и понимай!.. На данном этапе.
Потому что, едва простившись 5 мая с Настасьей Филипповной, мы уже на следующий день — в номере от 6 мая — встретим очередную загадку:
'В саду пахло вянущей травой, дымом и пригоревшей кашей. Около полевой кухни, широко расставив кривые ноги, стоял <...> бронебойщик Петр Лопахин'[37].
