Лопахин — это 'Вишневый сад', пьеса А.П. Чехова. Так что Настасья Филипповна не в одиночку ходит — их тут, литературных героев, целый табун.
Правда, зовут нашего Лопахина не Ермолай Алексеевич, а Петр (15 ноября 1943 года нам даже отчество сообщат: 'Федотович'[38]), да и сад на заднем плане не вишневый, а яблоневый ('Легкий ветер шевелил листья яблони'[39])...
Но не стоит торопиться, потому что 14 ноября 1943 года, за день до знакомства с отчеством, мы обнаружим Лопахина в том единственном месте, где ему положено быть:
'Лопахин <...> шмыгнул в сад. Но едва лишь вишневые деревья скрыли его от посторонних взоров, как он выпрямился, <...> и, вразвалку ступая кривыми ногами, направился к гостеприимно распахнутой двери здания'[40].
Может хоть это сыграет какую-то роль в повествовании? Нет, неузнанным и непонятым проходит Лопахин сквозь вишневый сад!..
Кончился 1943 год, наступил новый год войны... А 13 февраля оставшиеся в живых читатели познакомились с новым персонажем неистребимой эпопеи:
'Остатки роты вел старшина Поприщенко'[41].
Хорошо хоть не Фердыщенко!.. Да не намного лучше — ведь у любого грамотного русского человека возникает тут одна-единственная ассоциация: гоголевский Поприщин!
И кто-то ведь даже ощутил некое неудобство, поскольку безотказная память Котовскова сохранила такой эпизод:
'Однажды в ходе веселой беседы Михаил Александрович сказал: 'А знаете, почему у старшины фамилия Поприщенко? Да потому, что он и в дни отступления был твердо уверен, что мы попрем еще врага назад, на заход солнца!..''[42].
Видать, теплилась у кого-то надежда, что Поприщенко не от Поприщина произошел. Вот этот некто и задал вопрос, на который пришлось Шолохову отвечать... Ответ, я думаю, не удовлетворил — во-первых, в куске, опубликованном 14 февраля 1944 года, старшина выражается не так
('<...> вскорости опять пойдем мы хоженой дорогой, назад, на заход солнца'[43]),
а во-вторых, фамилия (что Поприщенко, что Поприщин) образована не от глагола 'попереть' (тогда б не было в ней буквы 'щ'), а от существительного 'поприще'...
Так что же это?
Еще раз повторим имена:
Настасья Филипповна — героиня романа 'Идиот'.
Поприщин — главный персонаж (и автор) 'Записок сумасшедшего'...
Лопахин — что про него можно сказать? Произносит он одну знаменитую фразу: 'Я купил!'...
А теперь расположим все это в порядке появления героев:
'Идиот'
'Я купил!'
'Записки сумасшедшего'
Это что за акростих? А это — суть романа, его метасюжет:
— Я, идиот, купил полный бред!!
Кто вложил это в роман? Шолохов? Но не до такой же степени он...
Нет, это — не Шолохов. Это над Шолоховым издевается автор — писатель-невольник, бесправный литературный негр. Издевается и разоблачает. Ведь все эти литературные игры в пределах элементарного курса. Рассчитаны на моментальное узнавание. Моментальное и безошибочное. Никто не вспомнит фамилию Настасьи Филипповны — Барашкова. А имя и отчество известно всякому. Другое дело — Лопахин, тут как раз никто не помнит отчества: Лопахин — он Лопахин и есть. Равно, как и Поприщин — хоть пытай, не дождешься ответа: 'Авксентий Иванович'...
И автор играл:
В мае 1943 года наградил персонажей именами 'Настасья Филипповна' и 'Лопахин'.
Шолохов не понял...
В ноябре 43-го автор осмелел и запустил Лопахина в вишневый сад.
Шолохов не понял!
И тогда, в феврале 1944 года, автор совсем распоясался и ввел Поприщенко...
А Шолохов все равно ничего не понял!!
Но это, хоть и опасные, но — мелкие пакости. А такой отчаянный автор где-то, но должен был сказать правду.
И он её сказал! С самого начала (5 мая 1943 года) Иван Звягинцев жалуется, что никак у него переписка с женой не наладится. А почему? А потому:
'Беру письмо, руки дрожат, распечатал — и так меня жаром и охватило!
Пишет: 'Здравствуй, мой любимый котик!', а дальше <...> на четырех тетрадочных страницах про любовь <...>, а в одном месте зовет меня не Иваном, а каким-то Эдуардом. Видно, из книжек списывает про эту проклятую любовь, иначе откуда же она выкопала какого-то Эдуарда, и почему в письмах столько разных запятых? Сроду об этих запятых она и понятия не имела <...>'[44].
Ох, не об одной гражданке Звягинцевой тут речь...
Впрочем, и о ней тоже. Что за книжки такие она читает? Мало что про любовь, так еще Эдуард какой-то приблудился...
Никаких Эдуардов в национальном литнаследстве, вроде бы, не имелось... Поэтому обратим внимание на сопутствующий момент: Настасья Филипповна Звягинцева по ошибке называет Эдуардом своего законного мужа Ивана. А такая операция с именами выводит на совершенно конкретный литературный факт: пьесу Максима Горького 'На дне' и её героиню, 'девицу 24 лет' с именем самым что ни на есть подходящим — Настя!
Вот она впервые появляется в первом акте:
'Барон (выхватив у Насти книжку, читает название). 'Роковая любовь'... (Хохочет.) <...> Эй, ты, роковая любовь! Очнись!'[45]
А во втором акте мы знакомимся и с содержанием Настасьиного чтения:
'Настя (закрыв глаза и качая головой в такт словам, певуче рассказывает). Вот приходит он ночью в сад, в беседку, как мы уговорились... а уж я его давно жду и дрожу от страха и горя. Он тоже дрожит весь и — белый как мел, а в руках у него леворверт... <...> И говорит он мне страшным голосом: 'Драгоценная моя любовь... <...> Ненаглядная, говорит, моя любовь! Родители, говорит, согласия своего не дают, чтобы я венчался с тобой... и грозят меня навеки проклясть за любовь к тебе. Ну и должен, говорит, я от этого лишить себя жизни...' А леворверт у него — агромадный и заряжен десятью пулями... 'Прощай, говорит, любезная подруга моего сердца! — решился я бесповоротно... жить без тебя — никак не могу'. И отвечала я ему: 'Незабвенный друг мой... Рауль'
<...>
Барон (хохочет). Настька! Да ведь... ведь прошлый раз — Гастон был!
Настя (вскакивая). Молчите... несчастные! Ах... бродячие собаки! Разве... разве вы можете понимать... любовь? Настоящую любовь? А у меня — была она... настоящая! <...>'[46].
Наложить этот монолог на Настасью Филипповну Звягинцеву — и пробела не останется: от имени и круга чтения до перепутанных имен... А если кому-то вдруг взбредет в голову прочесть её письма мужу — пожалуйста:
'Настя. <…> И вот — отвечаю я ему: 'Радость жизни моей! Месяц мой ясный! И мне без тебя невозможно жить на свете... потому как люблю я тебя безумно и буду любить тебя, пока сердце бьется в груди моей!'
<...>
