нас. Самим бы ноги унести из Ичкерии».
Долгие годы войны измотали Ункаса, боевые действия уже не приводили его в восторг, как раньше. Теперь Бабрак воевал, как будто выполнял давно опостылевшую работу, выполнял ее быстро и в срок, пусть и не совсем качественно. А если представлялась хоть малейшая возможность пофилонить, без зазрения совести так и поступал. Уход за границу был также одним из способов симуляции. Как только пусковые ракетные установки будут переданы в отряды «самообороны», на равнине вспыхнут тяжелые кровопролитные бои с федеральными войсками и силами новой чеченской власти, в которых напрочь отсутствуют солдаты-срочники. И придется столкнуться лицом к лицу с равным противником, такими же матерыми, закаленными в боях и такими же беспощадными, как сами моджахеды, контрактниками. Этих запугать уже было нельзя, только уничтожать (именно на это и делалась ставка). А вот получится ли?
Размышляя о будущем, вспоминая прошлое, Ункас неожиданно понял, как сильно устал, и еще больше стал себя жалеть.
«Одни почему-то живут в чистоте и неге на Ближнем Востоке, в Европе и даже в Соединенных Штатах, – кляня судьбу, жаловался сам себе Бабрак, подсознательно подыскивая способ бегства с этой войны. – А другие должны за них, за их жирную жратву и дорогие дома, машины, одежду воевать, проливать кровь и жить в горах, по пещерам, как бешеные волки».
Такая несправедливость приводила Ункаса в еще большее уныние. Он хорошо заработал на двух чеченских кампаниях (кроме денег, получаемых от эмиссаров из-за рубежа, у него были свои статьи доходов от продажи оружия, наркотиков, рабов). Больше миллиона долларов лежали на счетах в национальном банке Омана, там же он в свое время приобрел усадьбу с комфортабельной виллой на берегу Персидского залива в пригороде Эль-Хасаб. Но просто так уйти с войны ему никто не позволит. «Либо калекой, либо покойником» – так Ункасу во время одного из застолий сказал Шамиль. И Халаев знал не понаслышке: Хромой слов на ветер не бросает…
После некоторых раздумий объектом для нападения выбрали заставу «Калач». Место было наиболее подходящее, пограничники обустроились на небольшом горном плато, со всех сторон окруженном лесом. Можно было незаметно приблизиться к заставе едва ли не на несколько сот метров, оглушить зеленофуражечников огневым налетом, а потом одним броском ворваться на заставу.
Проблемой оставались развернутые вокруг заставы минные поля, но у Бабрака было достаточно специалистов, способных «приручить» все смертоносные сюрпризы пограничников.
Как решил полевой командир, так его подчиненные и поступили. Несколько ночей подряд к заставе стягивались силы отряда, готовились позиции для минометов, крупнокалиберных пулеметов, снайперские лежки. Тут же подносились боеприпасы, а выделенная группа саперов каждую ночь, подобно ящерицам, ползала по минным полям, обезвреживая их.
Устроившись на ветках высоченной сосны, Ункас внимательно наблюдал за заставой, и чем больше смотрел, тем меньше она ему нравилась. Особенно его злили оборонительные укрепления, дзоты в пять накатов из толстенных стволов деревьев напоминали старинные заставы. Выдолбленные в горной породе стрелковые ячейки были выложены мешками с песком и соединены между собой крытыми ходами сообщений. А позиции тяжелого вооружения (минометов и артиллерии) находились в таких хитроумных закрытых местах, что даже с высоты сосны разглядеть их никак не получалось.
Ночной удар мог не оправдать всех надежд Ункаса, а он как опытный полевой командир хорошо понимал, что даже малейший просчет может загубить всю операцию.
Решение пришло само собой. Вызвав командиров боевых десяток, Бабрак Халаев объявил:
– Атакуем «Калач» не ночью, как собирались раньше, а за час до захода солнца, чтобы каждый моджахед видел лицо своего врага и знал, куда стрелять.
– Но пограничники вызовут авиацию, – робко предположил один из десятников.
– Пока вертолеты доберутся до «Калача» – все будет окончено, и к тому же на горы опустится ночь.
– Вертолетчики оснащены приборами ночного видения и тепловизорами, им теперь все равно, что ночь, что день, – вставил второй десятник, остальные утвердительно закивали.
– Не совсем так, – криво усмехнулся Ункас, он хорошо знал, что можно противопоставить всевидящему оку. – Мы подожжем заставу, тепловизоры и ПНВ вертолетчиков ослепнут от яркого света, который укажет нам дорогу за границу.
Против подобного довода никто из моджахедов не рискнул возразить, безоговорочно признав правоту полевого командира. Участники совета разошлись, чтобы готовиться к предстоящему штурму.
Заходящий диск солнца коснулся вершин гор, и отраженный свет от густых облаков окрасил светило в кроваво-красный цвет, как знамение перед боем, но никто этого не заметил. До царства ночи оставался всего один час.
Бабрак Халаев глянул на циферблат наручных часов и без колебаний взмахнул рукой, отдавая приказ к началу огневой подготовки.
Первыми заухали трубным басом тяжелые минометы, затем к ним присоединились картавые безоткатные орудия и, наконец, затрещали крупнокалиберные пулеметы.
В мощный американский полевой бинокль Ункас видел, как над заставой вздымались тяжелые земляные кусты взрывов, трассирующие пули рвали на лоскуты мешки с песком, крошили в щепки ящики из-под боеприпасов, набитые для защиты гравием и землей.
Двадцать минут длился огневой налет, за это время минометы расстреляли весь боезапас. Почти сотню мин. Пара безоткаток выпустила по заставе четыре десятка снарядов, пулеметчики разрядили не одну сотню патронов.
Бабрак Халаев снова припал к биноклю. Погранзастава «Калач» окрасилась в черный цвет скорби, изрытая дымящимися воронками территория выглядела неживой, и только на стальном флагштоке на ветру трепетало рваное, пробитое в нескольких местах полотнище российского триколора.
«Если там еще остались живые, то это ненадолго», – подумал Ункас и очередным взмахом руки отдал приказ к штурму.
Казалось, лес, окружавший заставу, ожил. Из-за деревьев показались облаченные в различный камуфляж цепи моджахедов, над боевыми порядками наступающих пронесся боевой клич:
– Аллах акбар!
Со стороны «Калача» зазвучали редкие и неприцельные короткие автоматные очереди. Бессилие обороняющихся только подхлестнуло моджахедов; опьяненные легкой победой, они сорвались на бег.
Почти две сотни людей густой массой, подобно безжалостному рою пчел, покинув спасительный лес, выскочили на открытое пространство горного плато…
И в это мгновение до сих пор казавшиеся безжизненными дзоты, огневые точки и стрелковые ячейки огрызнулись яростным огнем.
Непрерывная стрельба пулеметов, автоматов, станковых автоматических гранатометов слилась в один смертоносный звук.
– Гранатометчики, снайперов подавить… – Ункас схватился за портативную рацию, он по-прежнему пытался управлять боем.
К общей какофонии стрельбы неожиданно добавился новый звук, раздался протяжный вой:
– Фи-у, фи-у.
Откуда-то из глубины территории заставы взметнулись десятки черных стрел с огненными хвостами, которые устремились в направлении залегших моджахедов. В лес, где на позициях еще стояло тяжелое вооружение.
Первая стрела, достигнув цели, в одно мгновение превратилась в золотистое облако раскаленной плазмы. Затем еще и еще…
Десятки огненных стрел растаяли над плато, остальные устремились к лесу. Тут же от фантастически высокой температуры, как сухой хворост, вспыхивали кроны деревьев.
Ункас поднял бинокль и посмотрел в сторону минометных и артиллерийских позиций. Живых там уже не было, лишь искореженный металл…
– Шайтан тебя забери, что это? – ошеломленно произнес полевой командир. Он даже представить себе не мог, что пограничникам поступили на вооружение давно списанные десантные системы залпового огня (ДСЗО «ливень»), двенадцатиствольные реактивные установки, стоящие на вооружении частей ВДВ в
