– Которая упала. Ее Таней зовут. Он боится, что девочка умрет.
– Уже. Умерла.
Таня-Антон, Антон-Таня. Мне кажется, этот пасьянс не складывается. Нет, Антон никак не может быть тем парнем, про которого судачили «туфельки». Девчонки говорили: кавалер горничной красив, а этот же – недоразумение ходячее. Опять-таки, какие планы семейной жизни с подростком! Или все-таки Антон? У здешних дамочек выбор ограничен, вкус непритязателен, а Тане не было и двадцати, лет семнадцать-восемнадцать, разница в возрасте не такая уж и критичная...
– О Господи! – Олеся, всплеснув руками, замедлила шаг. – Неужели это точно, она умерла? Не знаю, как ему сказать. Антон вообще с ума сойдет...
– Не говорите ничего. Вас что, за язык кто-то тянет? А долго нам еще идти? Я вообще уже не понимаю, где мы находимся!
– Это первый этаж левого крыла. Но в него нет прямого перехода, лестница проведена через третий этаж башни. Разберетесь со временем, это не так уж и сложно.
«Надо достать план этого злачного места. И еще отметить, кто в каких номерах размещается. Замок так красив снаружи, а внутри какие-то катакомбы», – рассуждаю я, торопясь по прохладному сыроватому коридору.
Высокие потолки, огромные пространства... Кажется, совсем скоро в замке будет зуб на зуб не попадать от холода, стоит только набирающей силу осени немного понизить температуру. Или здесь есть хорошая автономная система отопления?
Олеся, наконец, распахивает одну из дверей.
Их номер состоит из двух залов и небольшой прихожей с антикварным, пыльным от времени трельяжем.
Первая комната (которую мы проходим мимо, но я все равно успеваю взглянуть в распахнутую дверь) очень женская. С раскинувшимися на кровати платьями, с притаившимся на столике незакрытым флаконом духов, выпустившим облачко ненавязчивого запаха черной смородины и розы.
Вторая сразу же царапает глаза постерами, облепившими стены. Вижу ноутбук на столе, огромные наушники, высокую стопку дисков. Интересно, лицезрел ли сие великолепие сторонник воссоздания истории господин Панин? И как отреагировало его сердечко на стены, обклеенные плакатами с фотографиями музыкантов, небрежно похлопывающих свои гитары?
Осматриваться можно долго и не стесняясь. Хозяин всего этого бардака, с темными струйками-полосками на щеках, безмятежно посапывает.
Во сне лицо мальчишки расслаблено и спокойно. Постричь бы пацана по-человечески, смыть косметику, откормить – и симпатичный парень, никаких причин для грусти. Впрочем, такой – черненький, худой, зареванный – он мне напоминает нашего сторожа Пашечку.
Пашечка учился в каком-то техническом вузе, с медициной дел сроду не имел, а устроиться на подработку смог только к нам. Сказал, что имеется не так уж много мест, где можно работать по ночам. И прослезился – должно быть, от сочувствия к себе любимому. Обязанности у худенького брюнета предполагались – не бей лежачего. Формально – ночное дежурство, фактически – здоровый сон, прерываемый разве что приездом труповозки. Но и тогда особо напрягаться не приходится – документы, приколотые к простыне, в которую завернуто тело, надо забрать; повесить на труп бирки; сделать записи в журнале. Вот и вся работа. Контингент в морге по понятным причинам тихий и уже безобидный. Воры не полезут, ибо не за чем. Обстановка, по мне, вполне благоприятствует пребыванию в объятиях Морфея, как говорится, спи – не хочу. Но Пашечка очень тревожился, и, как правило, на посту все время бдил. Иногда при этом, говорят, тихонько поплакивал, жаловался сквозь слезы на суровую свою судьбинушку. А трупов боялся – до одури! Все ему казалось, что привезут к нам под видом покойника какого-нибудь вампира, а тот посреди ночи активизируется и продефлорирует клыками беззащитную студенческую шейку... Потом же случилось то, что нарочно не придумаешь. А будешь планировать – все равно ничего не получится, слишком много случайных совпадений. Итак, Пашечка, только заступив на дежурство – чрезвычайно редкий случай – закемарил. И, соответственно, не мог видеть, как в холодильник с трупами прошла экспертеса Лариса. А эту барышню на ночь глядя осчастливили чудной новостью: из четырех банок с кусочками органов гражданина N., которые были отправлены на химию, одна где-то затерялась. Поэтому, дескать, уважаемая Лара, поторопитесь за образцом тонкой кишки, иначе труп будет выдан родственникам, и потом уже сделать забор органов возможности не представится. Ругаясь и поминая недобрым словом ту сволочь, которая потеряла банку, Лара полезла в холодильник. Отыскала труп очень невезучего гражданина N., распорола по зашитому, нашла кишку. И в этот радостный момент поняла, что банку-то с собой она взять забыла! Банку, в которой органы на гистологию отправляют, у нас в секционной хранятся в огромном пластиковом пакете, о который все спотыкаются. С куском тонкой кишки в руках Лара направилась в секционную.
Думаю, Пашечка стал просыпаться чуть раньше этого прекрасного момента. Сначала он услышал какие-то странные звуки, раздающиеся из холодильника, потом увидел Лару, сонно бредущую с кишкой по коридору. А ведь Лариске еще опять в холодильник надо было вернуться, брюшную полость зашить, ибо наших кротких голубей-санитаров хлебом не корми, дай повод поорать на эксперта...
Не оценил студент Ларискиного трудолюбия. И, видимо, «ночная смена» нашей экспертесы произвела на психику парня чрезвычайно сильное впечатление. Честно говоря, Пашечка и раньше особым многословием не отличался. А уж после этого случая вообще ничего больше не говорил. Девчонки рассказывали, молча на следующее утро заявление об уходе написал и больше его никто не видел. Нет, ну если бы он действительно онемел, наверное, Лариску бы таскать куда-то стали, объяснительные заставили бы писать, что исполнение служебных обязанностей не предполагало сознательного нанесения вреда здоровью сторожа Пашечки.
Антон внешне очень похож на нашего впечатлительного студента. Такой же худой, смешной и рыдающий.
Сколько же в его лице дырок, мама дорогая: уши, брови, под губой, нос!
– Олеся, раз уж я пришла. Вам надо убедить мальчика снять хотя бы вот эту ерунду с подбородка. Прокол сделан фактически в родинке, не надо, чтобы здесь вся эта красота торчала. Не буди лихо, пока оно тихо, с онкологией шутки плохи. И еда...
Я собиралась сказать, что отказ от приема пищи приводит к функциональным нарушениям в работе головного мозга. Полная анорексия, потеря аппетита – человек не может заставить себя есть, и в итоге умирает от нарушения обмена веществ и дистрофий внутренних органов. Мне такая девчонка скелетированная однажды досталась – дохуделась до того, что даже внутренности практически высохли.
Однако в ту же секунду я обо всем забыла.
В комнату Антона зашел Михаил Панин. И мне вдруг очень не понравилось встревоженное выражение его лица.
– Наталия Александровна, вы позволите мне переговорить с Олесей наедине?..
Все-таки Панин – очень умный.
Через плотно прикрытые двери не доносится ни звука...
Я слушаю устроившегося в моем номере на жестком кресле Марининого папу. И понимаю только одно: вопрос «кто виноват?» Кирилла Алексеевича абсолютно не волнует.
Преподаватель, филолог, автор учебников по стилистике – наверное, в его мире преступления если и случаются, то непременно в философско-познавательном контексте. Что-то вроде: вошь дрожащая или право имею, вооружившись топориком, пройти тест на соответствие критериям сверхчеловека? Кажется, Кирилл Алексеевич и мысли не допускает, что с горничной никак не мог произойти несчастный случай. И это свидетельствует о том, что Мариша явно не имеет привычки рассказывать ему байки из морговского склепа. Может, это и правильно – человеку без медицинского образования слушать такие вещи тяжело. Я знакома с экспертами, которые своим детям даже вообще не говорят, чем именно занимаются. Ребятишки в курсе, что папа – врач, но не знают, какого профиля. В сознании Кирилла Алексеевича, похоже, тоже царят свободный от малейших подозрений штиль и сияющее солнце уверенности: все люди – братья. Очень редко, но все же я завидую такому состоянию. Хорошо не знать, что есть матери, старательно душащие детей, что муж может убить жену, расчленить труп, а потом продолжить бухать с соседом, как ни в чем не бывало, словно ничего не произошло! Еще бы не отказалась от неведения на предмет бесчеловечной жестокости наркоманов, алкоголиков и прочего быдла, для которого жизнь человека априори менее ценна, чем содержимое его карманов или портмоне.
Если чего-то не знаешь – в твоем мире этого не существует. Я очень люблю свою работу, но она приоткрывает ворота в ад, кишащий людскими пороками, и ведь приходится по долгу службы наблюдать за самыми грязными грешниками...
Вопрос «кто виноват?» папеньку Марины совершенно не занимает, «что делать?» – намного актуальнее.
– Наталия Александровна, хочу с вами посоветоваться. – Его пальцы выбили звонкую дробь на подлокотнике. – Как надо поступить в этой ситуации? С учетом произошедшего? Хочется, чтобы все по-человечески было. Может, стоит отменить венчание? Или перенести? Не знаю...
Терпение не относится к числу моих многочисленных достоинств, однако я снова спокойным тоном повторяю:
– Думаю, откладывать не стоит. Переносить – тем более. Погибшую девушку жаль. Но это же не родственница, чтобы траур устраивать.
– Да, но...
Честное лицо честно отражает честные мысли.
Откладывать церемонию не хочется.
Однако
А вдруг они решат, что эта процедура преждевременна, что праздновать, когда произошла трагедия, не стоит...
Никогда не понимала людей, которые так заморачиваются по поводу общественного мнения. У большинства окружающих мнение о любом действии, кроме собственного, будет негативным всегда. Стопроцентный позитив – это только стодолларовая купюра, вот она всем без исключения нравится. Все остальное воспринимается с изрядной долей скепсиса. Так стоит ли пытаться получить эфемерное маловероятное одобрение, жертвуя для этого удовольствием самостоятельного выбора?
К счастью, когда я была уже готова все это выпалить безмятежному, не подозревающему о близком урагане упреков Кириллу Алексеевичу, в дверь комнаты постучали.
Андрей и Марина.
Вы-то мне и нужны, дорогие.
Но... говорить ли с Андреем при жене и ее отце? Впрочем, они же все теперь – свежеиспеченная ячейка общества. Я так понимаю, что в семье тайн друг от друга быть не должно – иначе зачем вообще весь этот огород городить с занудным совместным бытом и долгими юридическими процедурами.
– Андрей, у твоей бывшей, подозреваю, поехала крыша. Ты только послушай, что она придумала...
Закончить свой рассказ я не успеваю. Соколов, похлопав по карманам джинсов, вытащил сотовый телефон и скрылся за дверью.
До нас доносится его голос:
– Алло, могу я поговорить с Леной? Жду...
– Знаете, Наталия Александровна, я думаю, – симпатичное личико Марины напоминает солнце, вдруг затянувшееся тучами, – что при всем ужасном Ленином поведении... Она ведь и мне звонит, просит отдать ей Андрея, угрожает. Я номер телефона даже поменяла, только она все равно как-то вычислила... Вы правы, Андрюшина бывшая – неадекватна. Но не настолько, чтобы убивать по такому смешному поводу. Тогда она меня бы скорее на тот свет отправила. Мне, конечно, этого бы не хотелось. Кстати, а вы смерти боитесь?
– Боюсь?.. Знаешь, думаю, что нет. Но я ее не тороплю. Как там оно потом – все только предполагают. А точно ведь никто не знает. Только про жизнь все известно – хорошая штука.
Кирилл Алексеевич побледнел и нервно воскликнул:
– Девушки, девушки, ну что за разговоры!
Марина его перебила:
– Папка, вечно ты не вовремя. А я вот как раз у Наталии Александровны спросить хотела, как в морге поступают, если свои умирают? То есть если умирают те люди, которые там работают... Не представляю, как я бы вскрывала тело знакомого человека!
– Я тоже не представляю, да у меня и необходимости такой не было. Когда нашего заведующего гистологией убили, вроде, в областной морг отправили, где у покойного знакомых уж
