точно нет. Хотя... это, наверное, раз на раз не приходится. Я вот вспомнила, привезли к нам в таком качестве санитара. Он на пенсии, пожилой дядечка – а раньше у нас работал. Кто-то из молодняка, который устроился после его увольнения, им занимался. Грустно все это. И смешно в какой-то степени. Знаешь, помню, когда я только начинала работать, один наш преподаватель замерз пьяненьким. А ему благородно поставили не охлаждение на фоне алкогольной интоксикации, а благородную ИБС. Хотя ему самому в общем-то уже все по барабану, наверное, было.
– Во всей этой истории с горничной Лена совершенно ни при чем. Я уверена! – снова заявила Марина, ревниво поглядывая на дверь. – Только что это он так долго с ней говорит?!
– Ага, жена бывшая ни при чем. Ты еще скажи, что с горничной произошел несчастный случай. Деточка, я смотрю, сейчас в мединституте вообще ничему не учат!
Марина покачала головой, и от этого движения по черным длиннющим волосам прокатилась волна.
– Это действительно несчастный случай, – она покосилась на отца, но потом продолжила: – Мы говорили с Михаилом. Знаете, он такой человек... Внимателен к каждой мелочи, до всего ему есть дело. Все сам лично контролирует, каждого сотрудника может вызвать и допрос учинить.
– О да, я слышала, как он терзал учителя танцев! Профилем тот не вышел, получил по первое число!
– И вот накануне того, как все это случилось... Наталия Александровна, Таня просто ему подвернулась под горячую руку. Оказывается, проводку в замке неудачно сделали, в части номеров пробки вылетают с регулярностью в полчаса. И вот он идет такой злой, за перила взялся, рука соскользнула – а там же завитки на решетке, литье, и пыльно, в таких местах пыль всегда скапливается... Таня, как назло, ему на глаза попалась. Он потребовал протереть лестницу и люстру, причем срочно, и чтобы нигде ни пылинки! А там до люстры – вы обратили внимание? – как раз с верхней площадки можно дотянуться. Я уверена, она не удержалась, и... Кстати, как раз-таки, судя по травмам на теле, она работала, тряпку в правой руке большинство людей держит, а при падении основной удар именно на правую часть туловища.
Первая реакция – волна возмущения. Буржуй хренов, человека угробил, и хоть бы хны ему! Виноват не виноват, такие все равно всегда выкручиваются из любой ситуации!
Однако... ведь Панин не требовал, чтобы Таня перегибалась через решетку. Можно было взять швабру с длинной ручкой или щетку. Получается, действительно, роковое стечение обстоятельств? Но я не видела тряпки... Она должна была выпасть из рук бедной девушки. Впрочем, я ведь и не осматривала пол холла, пространство там огромное...
Похоже, вырисовывается следующая картина. Таня, которая хотела со мной о чем-то поговорить, отправилась к лестнице. Ее увидел Панин и очертил фронт работ. Она, может, решила, что до встречи как раз успеет смахнуть пыль. Но, перегнувшись через перила, не удержала равновесия.
Все понятно. Кроме одного. Что же собиралась мне рассказать горничная?..
Андрей вернулся мрачнее тучи. Сел в кресло и, уставившись в пол, машинально вытащил пачку сигарет.
Вот это совершенно лишнее! Мне тут спать, между прочим! А в клубах дыма я этого делать не намерена!
– Извините, задумался. Лена в реанимации уже три дня, инсульт. У меня там как раз врач знакомый работает. Плохо дело, очень плохо. Откуда что берется! Да, Ленка гипертоник, и с таким диагнозом можно ожидать кровоизлияния в мозг. Но все равно не понимаю, – Соколов схватился руками за голову, – почему именно она!
Я думаю, вся наша судебно-медицинская троица в этот момент представила себе примерно одну и ту же картину. Сверток крови миллилитров на 50-100 где-нибудь в подкорковых ядрах, да еще с прорывом крови в желудочки мозга. После такого либо сразу смерть, либо кома, а потом смерть. Чаще всего нам приходится видеть именно вот такие тяжелые случаи.
– Если мой приятель не врет, кровоизлияние произошло в лобные доли, – с какой-то механической интонацией пробормотал Андрей.
– Это лучший вариант, самый безболезненный, если можно так сказать, участок мозга. Никаких жизненно важных нервных окончаний там нет, – осторожно заметила Марина. – Сколько людей после такого поправлялось почти полностью!
Да уж, с таким диагнозом из больницы не удерешь. Все подозрения с Лены снимаются. Как же ее долбануло после развода с Андреем! Накрутила себя, довела до ручки. Однако сама во всем виновата, дурочка...
– Знаете, ребята, теперь я точно уверена – вам надо обвенчаться как можно скорее. Слишком много вокруг вас какой-то негативной энергии собралось. После венчания все наладится!
Как они смотрят друг на друга! Расстроенные, встревоженные – а все равно кажется, что между Андреем и Мариной даже воздух искрится!
Когда гости ушли, я решила полежать минут пятнадцать, а потом найти Михаила Панина и точно все выяснить насчет Тани. Для очистки совести и представления всей картины в мельчайших подробностях. Эксперты дотошные, это профессиональное.
Мне казалось, я дремала всего ничего, совсем немного времени.
Но номер вдруг отчего-то оказался наполненным мраком и посеребренным светом луны. А в коридоре, с правой стороны, отчетливо раздавался негромкий непрерывающийся стук...
ГЛАВА 6
15 июля 1871 года, село Знаменское, Николай Мартынов
Лучи льющегося через окно солнца высвечивали фигуру человека, полусидящего на кровати с высокой металлической спинкой. Одетый в длинную белую сорочку, мужчина был стар. Годы так смяли и обесцветили правильные черты его лица, что теперь вряд ли светские красавицы и лихие друзья-гусары признали бы Николая Мартынова.
Или признали бы?
Задумчивый взгляд, решительное выражение лица. Вытянул вперед руку, как будто бы она сжимает «кюхенрейтер»...[28]
Его мысли устремились в прошлое, он стряхивал прожитые годы как шелуху, как пепел.
Вздохнул, перекрестился. Снова вздохнул, поправил свое письмо.
И начал быстро писать:
Николай Соломонович, вздохнув, отложил перо. Убрал с бедер деревянный ящичек с чернильницей и бумагой, опустил подпиравшую спину подушку.
Надобно теперь лечь, закрыть глаза, чуть отдохнуть, чтобы затем с новыми силами взяться за работу.
Все тяжело с годами становится. Уже не побежишь наперегонки с озорными внуками по парку. Любимые лошади целый век под седлом не ходили, какое верхом, приходится запрягать коляску. Вина и жаркого доктора не изволят-с рекомендовать. И писать, как выясняется, тоже трудно. Плохо видны темные строки. А резь в глазах такая – словно бы песку насыпали.
«И все же грех мне жаловаться, – Николай Соломонович откинул одеяло. Воспоминания о молодости неожиданно придали ему сил. И снова быстро стучит сердце, кровь мчится, полыхая жаром. – Бог послал красавицу-жену и одиннадцать деток, а еще здоровье, и достаток, и успехи по службе. Выходит, не казнил меня Господь за Маешку [30]. Отчего? Верно, все же не добрый был Лермонтов человек. Да что там, самому себе можно признать честно – дурным человечишкой был Михаил, мерзким и подленьким. Некрасивый, вечно то мрачный, то язвительный – но единственная отрада славной доброй бабушки. И она его так залюбила и разбаловала, что он, должно быть, возомнил себя Богом – а товарищи были сдержанны в отношении него, да еще и дамы нос воротили. Я всегда старался на балах рядом с ним не показываться. Высокий, статный, с белыми густыми волосами – что он против меня, жалкий карлик, злобный горбун. Достоинства моей внешности невольно подчеркивали его недостатки. Но я жалел его тогда, все мне казалось: стоит только даме ответить на чувства Маешки, он станет покойнее, добрее... Должно быть, Мишель страдал от этой своей некрасивости и потому особенно яростно мучил новичков, которые только поступали в нашу школу. Помню, он по ночам подговаривал, чтобы сдернули с новичка одеяла и облили его ледяной водой. И куда потом бедолаге: нет смены платья, постель сыра... А как он вел себя в столовой! Коли подадут на общем блюде то, что ему особенно по нраву, выберет все куски и быстро съест, а остальные товарищи потом без обеда сидят. Впрочем, умом Лермонтов отличался сильным и острым – это уже тогда всем нам было совершенно понятно».
«
– Гениального! – вдруг чуть ли не над ухом пронзительно взвизгнула сестричка.
Быть такого не может! Сестра, здесь, откуда, когда тому двадцать лет минуло, как свела ее в могилу чахотка? Но ведь ее голос! Звонкий, высокий...
Николай Соломонович изумленно глянул перед собой. Поодаль постели, между высоким светлого дерева шкафом и окном, окаймленным бархатными красными занавесями, и правда стояла сестра. Юная, осьмнадцати лет, какою была она в то время, когда первый раз представили ей Лермонтова. А случилось это еще накануне первой его ссылки на Кавказ.
– Гениального человека! Что же ты неправду говоришь, – не унималась сестра. На ее хорошеньком свежем личике появилось брезгливое выражение. – Как он мне голову кружил, все стихи читал!
– Послушай, милая, – Николай Соломонович ущипнул себя за бок. Все хотелось, чтобы перестало чудиться непонятно что. – Но ведь я спас тебя, спас твою честь, твои чувства. Как только стало ясно, что выбрал тебя Маешка во вторые Сушковы, я с ним поговорил. И сказал, что он, как благородный человек, должен перестать тебя компрометировать.
– Эх ты, Мартышка![32] – сестра высунула язык, потом показала рожки и, дразнясь, вдруг пустилась вскачь вокруг постели. – Мартышка, Мартышка, ты друга убил!
«Ну вот, – сердце замерло, – вот и пришла расплата. Видно, близится мой последний час. Рано радовался! Никому не удастся избежать кары за убиение человека. Уже и черти по мою душу явились».
– Сгинь, нечистый! – крикнул, задыхаясь, Николай Соломонович, осенил себя крестом и сразу же возликовал: темные силы в обличии сестры совершенно исчезли.
Сил продолжать записи больше не было. Усталость вдавила голову в подушку, веки налились свинцом.
А потом вдруг зазвенел, засверкал бал в роскошной, ярко освещенной гостиной...
... Молодая вдова, княгиня Щербатова красива до головокружения. В ней все совершенно: золотые, цвета спелой ржи, локоны, жаркие синие очи.
Собственные мысли и восторги при взгляде на Марию тотчас начинают казаться слишком простыми, какими-то блеклыми. И на ум невольно приходят проклятые строки Лермонтова, написанные в ее альбоме. С гордостью показывает она тот альбом друзьям и знакомым. От некоторых строк в лицо ударяет краска, настолько интимны и нежны они – только Мария, упившись допьяна своей страстью, ничего не замечает ...
