единственный глаз, его треснутые кувшины, мои вкусные яйца — может, поэтому он подумал, что из нас получится неплохая пара. Он не говорил, что хочет, чтобы я стала его женой, он вообще был немногословен. Но я знала, что он об этом думает, потому что однажды дал мне кувшин без единой трещины. А когда я указала ему на это, он подобрал камешек и, отбив маленький кусочек от горлышка кувшина, отдал его мне. Таким вот образом мне доставались яйца и немного ухаживаний.
Спустя много недель яйца пропитывались известью и солью. Белки затвердевали и становились зелеными, а желтки чернели. Я знала это, потому что иногда съедала одно яйцо, чтобы убедиться, что другие яйца готовы облачиться в одежды из глины. Мне не нужно было красть глину. В Саду Призрака Купца ее было полно. Я покрывала яйца слоем глины, а затем заворачивала их в бумагу, в странички из брошюры «Добрые вести». Я сушила яйца в маленькой печи, которую сама сложила из кирпичей. Я не крала кирпичи. Они сами выпали из стен. Это были потрескавшиеся кирпичи. Каждую трещину я смазывала клейким веществом, выжатым из ядовитого растения. И когда солнечные лучи проникали сквозь трещины, насекомые не могли проползти через них, чтобы полакомиться яйцами. На следующей неделе, когда глиняные оболочки затвердевали, я в последний раз выкладывала яйца в кувшин и прятала их в северо- западном углу Сада Призрака Купца. До того, как меня настигла смерть, я успела спрятать десять рядов кувшинов, длиной в десять шагов. Они, должно быть, все еще там. Уверена, что мы не смогли все съесть. Я спрятала так много…
Для меня утиное яйцо было слишком дорого, чтобы есть его. Из этого яйца мог бы вылупиться утенок, который стал бы уткой. Эта утка могла бы накормить двадцать человек на Чертополоховой горе. А на Чертополоховой горе мы редко ели утку. И если я съедала яйцо, — а иногда я делала это, — перед моими глазами вставали двадцать голодных людей. Как я могла после этого чувствовать себя сытой? И если мне очень хотелось съесть яйцо, но я вместо этого прятала его, то была очень довольна собою, потому что у меня вообще никогда ничего не было. Да, я была прижимистой, но не жадной. Как я уже говорила, время от времени я давала по яйцу Эрмей и Лао Лу, который тоже припрятывал яйца. Он прятал их под кроватью в домике у ворот, где жил. Таким образом, по его словам, он мог видеть сны, в которых ел эти яйца. Он, как и я, тоже ждал лучшего времени, чтобы съесть их. Но мы не знали, что лучшее время станет худшим.
По воскресеньям Почитатели Иисуса собирались за столом для большой утренней трапезы. Это была их традиция: длинная молитва, потом куриные яйца, толстые куски соленой свинины, кукурузные кексы, арбуз, ледяная вода из колодца, затем другая длинная молитва. Чужеземцы любили есть в одно время горячую и холодную пищу, очень неполезно. В тот день, о котором я сейчас рассказываю, Генерал Кейп объелся за завтраком, встал из-за стола и, состроив ужасную гримасу, объявил, что у него болит живот и что он не сможет пойти в Обитель Всевышнего. По крайней мере, так нам сказал Йибан.
Тогда мы отправились на проповедь, и, сидя на скамье, я увидела, что мисс Баннер нервно стучит ногой. Она выглядела взволнованной и счастливой. Как только закончилась служба, она подхватила свою музыкальную шкатулку и отправилась к себе в комнату.
Генерал Кейп не спустился в столовую для полуденной трапезы. Мисс Баннер — тоже. Чужеземцы поглядели сначала на его пустой стул, затем — на ее. Они ничего не сказали, но я знала, о чем они подумали, ага. Потом чужеземцы поднялись в свои комнаты для послеобеденного отдыха. Лежа на соломенной циновке, я услышала мелодию из музыкальной шкатулки, мелодию, которую я так возненавидела в последнее время. Я услышала, как открылась дверь комнаты мисс Баннер, потом снова закрылась. Я прижала руки к ушам. Но перед моим мысленным взором она продолжала гладить живот Генерала Кейпа. Наконец, музыкальная шкатулка умолкла.
Я проснулась от криков конюха, мчавшегося по коридору: «Мул, буйволица, повозка! Их нет!» Мы все выбежали из комнат. Потом Эрмей выскочила из кухни с криком: «Копченая свиная нога и мешок риса!» Почитатели Иисуса смутились и начали звать мисс Баннер, чтобы она перевела их слова на английский. Но ее дверь была заперта. И тогда Йибан перевел им слова Эрмей и конюха. Почитатели Иисуса бросились в свои комнаты. Мисс Мышка выбежала оттуда, рыдая и щипля себя за шею — она потеряла медальон с волосами своего покойного возлюбленного. Доктор Слишком Поздно не мог найти свою медицинскую сумку. А у Пастора и миссис Аминь пропали серебряный гребень, золотой крестик, а также все миссионерские деньги на следующие полгода. Кто же мог сотворить такое? Чужеземцы застыли, словно статуи, не в силах ни пошевелиться, ни слова вымолвить. Может, они вопрошали Бога, почему он позволил такому случиться в день, когда они Его почитали.
Лао Лу уже стучал в дверь Генерала Кейпа. Нет ответа! Он распахнул дверь, заглянул и произнес одно-единственное слово: никого! Он постучал в дверь мисс Баннер. То же самое: никого!
Все разом заговорили. Я думаю, чужеземцы пытались решить, что же делать, где искать этих воров. Но теперь у них не было ни мула, ни буйволицы, ни повозки. А если бы даже и были, откуда им знать, где искать беглецов? Куда отправились Генерал Кейп и мисс Баннер? На юг, в Аннам? На восток, вдоль реки, в Гуанчжоу? В провинцию Гуйчжоу, где живут дикие люди? Ближайший
В тот вечер, в час насекомых, я сидела во дворе, наблюдая за летучими мышами, охотившимися на москитов. Я отказывалась впускать мисс Баннер в свое сердце. Я говорила себе: «Нунуму, зачем тратить впустую свои мысли на мисс Баннер — женщину, которая предпочла предателя своему верному другу? Нунуму, запомни отныне и навсегда: чужеземцам нельзя доверять». Позже я лежала у себя в комнате, все еще отказываясь думать о мисс Баннер, тратить на нее даже малую толику своей тревоги, гнева, печали. И все же что-то просачивалось так или иначе неведомым мне путем. Я чувствовала стеснение в груди, жар в голове, ломоту в костях — неприятные ощущения во всем теле.
Наступил понедельник — день стирки белья. Почитатели Иисуса собрались на мессу в Обители Всевышнего. Я в то время прошла в их комнаты, чтобы собрать грязную одежду. Конечно, я не стала заходить в комнату мисс Баннер, прошла мимо. Но тут мои ноги сами понесли меня назад, и я открыла дверь. Первое, что я увидела, была музыкальная шкатулка. Я удивилась. Должно быть, она подумала, что ей будет тяжело ее нести. Лентяйка! В корзине лежало ее грязное белье. Я заглянула в шкаф. Воскресное платье и туфли исчезли, как и ее прелестная шляпка, а также две пары перчаток и ожерелье с женским профилем, выгравированным на оранжевом камне. Остались только чулочки с дыркой на пятке.
И тогда у меня появилась дурная мысль и возник хороший план. Я завернула музыкальную шкатулку в грязную блузку и положила ее в корзину для белья. Я отнесла корзину вниз и, пройдя через кухню, затем через холл в открытый коридор, вошла через ворота в Сад Призрака Купца. У северо-западной стены — там, где были спрятаны утиные яйца, я вырыла еще одну яму и закопала в ней шкатулку и все воспоминания о мисс Баннер.
Я разровняла землю на этой музыкальной могиле. И вдруг услышала низкий звук, похожий на кваканье лягушки: «Уор-рен! Уор-рен!» Я побежала по тропинке, но этот звук был громче хруста сухих листьев под ногами, только теперь я догадалась, что это голос мисс Баннер. Я спряталась за кустом и взглянула на павильон. О! Там сидел призрак мисс Баннер с распущенными волосами, достающими до пояса. Я так испугалась, что упала прямо на куст. И вдруг раздался шум.
«Уор-рен? Уор-рен?» — закричала она, сбегая вниз по тропинке дико озираясь. Я уползала от нее так быстро, как только могла. Но вскоре увидела ее воскресное платье прямо перед собою. Я взглянула на нее и сразу поняла, что она — не призрак. Ее лицо, шея, руки были покрыты следами от укусов москитов. В руках она держала кожаную сумку с вещами, приготовленными для побега. Почесывая искусанное лицо, она спросила меня: «А что Генерал — он вернулся за мной?»
Вот тогда я и узнала, что произошло на самом деле. Она ждала его в павильоне со вчерашнего дня, прислушиваясь к каждому шороху. Я покачала головой и почувствовала и радость, и стыд одновременно, видя, каким печальным стало ее лицо. Она упала на землю, плача и смеясь. Я поглядела на ее шею, распухшую от следов пировавших на ней москитов — доказательство того, что она ждала Генерала всю ночь. Мне стало жаль ее.
— Куда он отправился? — гневно спросила я.
— Он сказал, в Гуанчжоу… Может, солгал… — Ее голос звучал глухо, словно треснувший колокольчик.
