напрочь забыла, что обещала внуку сто пятьдесят рублей на закупку литературы. Но внук был упорен и не успокоился до тех пор, пока бабуля, вздохнув глубоко и сказав «охохонюшки…», не открыла кошелек и не выдала ему необходимую сумму.
— Спасибо, бабуль! Ты лучшая в мире у меня! — с этими словами Бурик убежал к Добрыне, а бабуля принялась готовить обед, но уже не вздыхая, а напевая что-то. Робкая улыбка появилась на ее маленьком морщинистом лице.
Менее чем через час после этого разговора мальчишки выходили из вестибюля станции «Менделеевская».
— Вы не скажете, где здесь Командорская лавка? — обратился Добрыня к мужчине в очках и с бородой в пол-лица.
— Что? — не понял тот.
— Он имеет в виду книжную лавку, — вмешался в разговор Бурик, выразительно посмотрев на Добрыню.
— Какую?
— Ну… где книгами торгуют!
— Какими?
— Да всякими. Приключения, фантастика…
— Крапивин, — добавил Добрыня.
— Ах, Крапивин… так он не в Москве живет.
— Да? А где?
— В Орске… или нет, в Орске — это Филиппов… Значит, в этом… в Челябинске! Да… помнится, точно, в Челябинске.
— Вы его знаете?
— Нет. Не в Челябинске. В Оренбурге![16] А вам он зачем?
— Пишет классно… — ответил Добрыня, удивляясь. — Почитать хотим.
— Помнится, и я его когда-то читал — ребята из хора давали… Я ведь артист хора, — с гордостью пояснил собеседник, роняя в лужу черную папку, из которой белым веером высыпались ноты. «Русская народная песня «Волга-матушка», — успел прочитать Бурик на одном из быстро набирающих влагу листов.
— Хора мальчиков? — язвительно осведомился Добрыня.
— Нет, — серьезно ответил собеседник, собирая рассыпавшиеся ноты. — Отчего же, девочки у нас тоже есть. Альты и сопрано.
— Странный он какой-то, — шепнул Добрыне Бурик. — Пошли…
— А чего? Вроде нормальный дядька.
— Этот? Да ну его… Может, он из этих!
— У нас обширный репертуар, — продолжал артист хора, поднимая из лужи последний лист с расплывшимися нотными знаками. — Кстати, есть произведение на стихи Крапивина. Так что обратились вы как раз по адресу.
— На какие стихи? «Пашка-какашка — рваная бумажка»? — не утерпел Бурик.
Артист хора набычился, видимо, приняв эти слова на свой счет.
— Нет у Крапивина таких стихов, — веско заявил он.
— А вот и есть! — авторитетно ответил Бурик. — Правда, это из раннего… Самые первые его стихи.
«Ты что, собираешься спорить с ним о поэзии? — шепнул Добрыня. — Может, все-таки, пойдем?» А громко сказал:
— Спасибо за помощь. Нам пора, а то еще крапивинская лавка закроется.
— Успеете, — сказал артист, взглянув на часы. — У нас репетиция начинается в полседьмого, а лавка работает до семи. Сейчас я уточню.
Достав из кармана сотовый телефон доисторической конструкции, он с противным писком начал нажимать на кнопки. Телефонное рукоблудие продолжалось минуты три.
— Сообщение ушло, — довольным голосом сказал новый знакомый. — Сейчас ответ придет…
Телефон запищал раненой крысой.
— Ну вот, — удовлетворенно сказал новый собеседник. — Я же говорил. Слушайте: «Там на двери все написано», — вслух прочел он. По мере того, как он читал, глаза за очками делались все круглее…
— Так как туда пройти? — уже без всякой надежды спросил Добрыня.
— От Храма Девяти Щитов, как я его называю, налево…
— Откуда?! — одновременно спросили мальчишки.
— От Театра российской армии. Это я сам придумал!
— Понятно. Мы найдем. Спасибо…
— Там налево такая улица… Ноябрьская… или Декабрьская…
— Спасибо.
— Нет, не Декабрьская… погодите! — закричал он вслед удирающим мальчишкам.
— Не хватало нам только сказки «Двенадцать месяцев», — проворчал Добрыня, увлекая Бурика в неприметный переулок. — «Хорист ора»…
И тут мальчишки остановились, как вкопанные, потому что метрах в пяти перед ними стоял Михеич. В костюме-тройке, с аккуратно подстриженной бородкой, в окружении шкафов-охранников. Он что-то говорил по сотовому.
Первым опомнился Добрыня.
— Михеич!
— Михе-еич! — подхватил Бурик и замахал руками.
Михеич оторвал от уха сотовый телефон, нашел глазами источник звука и… никак не отреагировал.
— Ну ни фига себе! — громко возмутился Добрыня. — Как халявный картофан на рельсах жрать, так он свой в доску, а как…
— А ну пошли отсюда! — один из охранников пребольно ткнул Добрыню в бок короткой антенной портативной рации.
Добрыня отскочил, едва не взвизгнув от боли.
— Ты! Дегароб Иваныч!! — выдал он охраннику. — Ума не нажил, да? Михеич, скажи ему!
Последнее адресовалось человеку с сотовым телефоном. Тот, не прекращая разговора, скользнул взглядом поверх мальчишеских голов и направился ко входу в особняк с позолоченной вывеской «МосСемБанк». Охрана торопливо засеменила следом.
— Козел! — со знанием дела бросил им вслед Добрыня. Было непонятно, к кому это больше относилось — к дуболому-охраннику или человеку, похожему на Михеича. — А может, это и не Михеич?
Бурик ошарашенно почесал в затылке.
— Не знаю… Вроде похож.
— По морде лица, так один к одному, только голову ему помыли и бороду подстригли. В телогрейке он как-то симпатичней смотрелся, а?
Бурик не ответил.
— Пойдем отсюда, — сказал Добрыня.
— Ага, пойдем. Нехорошее место, — ответил Бурик, однако не сдвинулся с места, к чему-то прислушиваясь.
— Ну, чего ты?
— Послушай. Слышишь?
— Что? Я ничего не слышу…
— И я… Ни звука, будто мы и не в центре города.
Место и в самом деле было жутковатое. Казалось бы, что тут такого? Роскошный трехэтажный особняк, кремлевские елки под окнами, ухоженные газоны… Но чувствовался тут странный неуют и какая-то
