наэлектролизованность, что ли… И гнетущая, невозможная, сводящая с ума тишина. Особняк темнел на фоне серого неба, как скала посреди моря, как риф, опасный для кораблей.
Подняв головы, мальчишки увидели, что из окон особняка на них глядят бледные лица, сплющенные о стекло.
— Бежим!
Мальчишки помчались, не разбирая дороги. За ними никто не гнался.
На пути показался небольшой сквер. Ребята сбавили скорость. В середине сквера темнела странная бронзовая скульптура — грустный невысокий человек стоял, опершись на прямоугольник окна электропоезда… Человеку было плохо — ноги его подкашивались, а куцый портфельчик грозил вот-вот выпасть из рук. Вверху висел железный указатель «Москва», а внизу, на гранитном постаменте, было написано: «Нельзя доверять мнению человека, который не успел похмелиться». Ребята уселись на скамейке перед памятником, тяжело дыша. Привычные звуки — шум машин, птичий гомон, доносящаяся откуда-то музыка — вновь окружали их. Это успокаивало.
Добрыня больную ногу. Она уже прошла, но после таких забегов все же давала о себе знать. Немного погодя он сказал, указывая скульптуру:
— Мне нравится. На отца малость похож. Вот уж не думал, что в Москве есть памятник алкоголику.
— Ну, это не просто алкаш… Ты читал «Москва-Петушки»? — спросил Бурик.
— Не-а, — честно ответил Добрыня.
— А я прочел… Правда, потом от мамы попало: зачем мне такие книжки читать. А папа сказал, что ничего страшного — все равно половину пока не пойму.
— А ты понял? Расскажи?
— Да я не знаю… В общем, он все время пьяный. В электричке едет с Курского вокзала. В Петушки…
— И что?
— Да, в общем, ничего — думает в пути о всяких разных вещах, разговаривает с кем-то, ну, пьет, разумеется… а в Петушки так и не попадает.
— Почему?
— Это знаешь… вроде мечты… Итака. А Итака — она всегда недоступна. Как горизонт… Ты знаешь, что такое Итака?
— Обижаешь! — Добрыня слегка нахмурился. — Нам в классе почти всю Одиссею вслух прочитали, когда мы легенды и мифы древней Греции проходили.
— В подлиннике? — шутливо поинтересовался Бурик.
Добрыня махнул рукой.
— А что там в этих Петушках?
— Там его ждет любимая девушка — рыжая и с косой до попы…
— Эй, а ты откуда знаешь?!
— Посмотри — это она? — Добрыня показал на другую скульптуру, стоящую чуть поодаль, которую Бурик не заметил. Это была бронзовая девушка округлых форм, с косой именно такой длины, как сказал Бурик, правда, перекинутой через плечо. Над ней был указатель «Петушки», а на гранитном постаменте надпись, которую прочел Добрыня.
— Наверное… Я ее, правда, не такой представлял.
— А как ее зовут?
— Не знаю… А еще там есть ребенок, который знает букву «Ю».
— А его как зовут?
— Ребенка? Тоже не знаю… какая разница?
— Да нет! Его! — Добрыня указал на первую скульптуру.
— Его? Какое-то смешное имя… А, вспомнил — Веничка. Веничка Ерофеев.
— Очень хорошая скульптура! — Добрыня встал со скамейки и ходил теперь вокруг памятника, осматривая его со всех сторон. — Знаешь, мне Веничка гораздо больше нравится, чем она. — Добрыня махнул головой в сторону Девушки из Петушков.
— А моя любимая скульптура — «Павшим и живым» у нас в парке, — признался Бурик. — Ангел с поднятым крылом. Помнишь, как мы под дождем перед ней стояли?
— Ага… А потом ты в бабушкиной стиралке белье промокшее отжимал…
Мальчишки расхохотались.
— Слушай, мы же за книгами собирались, — вспомнил вдруг Бурик.
— Точно! Нам, кажется, туда… А сколько времени?
Бурик взглянул на часы.
— Без двадцати семь…
— Бежим? Может, еще успеем…
— Ох… Ну, давай, — нехотя согласился Бурик.
Когда запыхавшиеся мальчишки оказались перед вожделенной дверью, они обнаружили на ней увесистый амбарный замок и табличку, в лаконичной форме сообщающую, что в летний период магазин работает до 18:00.
— Итака… — философски изрек Добрыня.
— Что будем делать?
— Поехали в Петушки.
— А там что делать?
— Не знаю… Все лучше, чем Манихино.
При воспоминании о ссоре в Манихине Бурик помрачнел.
— Добрыня…
— А?
— Давай больше никогда не ссориться.
— Давай! Никогда-никогда… Обещаем?
Бурик подумал.
— Нет, надо так, чтобы наверняка. А то мы сейчас пообещаем, а сами… — и вдруг предложил: — Нам надо на Перекресток Миров. И там загадать!
— Что загадать? — Добрыня уставился на Бурика, словно впервые его увидел. — То есть, где это?
— Около трамвайного моста.
— Это игра такая? — оживился Добрыня.
— Нет, не игра… — Бурик задумался на секунду. — Только ты не смейся…
— Когда это я над тобой смеялся? — возмутился Добрыня.
— Никогда… — Бурик смущенно опустил глаза, но тут же снова нетерпеливо их вскинул. — Это не игра. Понимаешь, есть одно такое место в Италии — это известный факт. В Милане, в галерее «Витторио Эммануэлле», на полу есть мозаика древняя, там такой бык. И если встать ему на…
Он запнулся.
— Куда?
— Ну… На это место…
— На какое-какое место? — не унимался Добрыня. В глазах его мелькали лукавые искорки.
Бурик вздохнул и решительно назвал «это место» открытым текстом.
— Так бы сразу и сказал, — хихикнул Добрыня.
— Я думал, ты догадаешься… Так вот, это место у быка совсем затерли — каждый норовит встать на него и провернуться на пятке, — серьезно продолжал Бурик. — И тогда желание исполняется.
— Любое? — глаза у Добрыни горели.
