Студеное море вздыбливало бурунчики пены. Ветер сек лицо, и Рита порадовалась, что надела пуховик: холод пробирался и под теплую одежду. Ведя лошадь в поводу, она осторожно спустилась на пляж. Плотный слежавшийся песок упруго ложился под ноги; скакать по нему будет легко, отметила про себя девушка.
Лошадь всхрапнула, испугавшись далекого гудка.
– Тихо, Фантом, – Рита погладила дрожащую шею животного и легко вскочила в седло. – Еще рано.
Месяц-серп разрезал облачную вуаль, и водяная пустыня засияла полированной сталью. Белым глазом подмигивал издалека маяк.
Пять лет назад Рита, после аварии прикованная к инвалидному креслу, и не мечтала, что когда-нибудь вновь будет ездить верхом.
Пора. Время.
– Но, Фантом, вперед! – скомандовала девушка, давая лошади шенкеля. – Вперед!
Ветер злорадно взвыл в ушах, бросил в глаза горсть брызг. Застоявшийся Фантом летел галопом, как на крыльях, и Рита пригнулась к холке коня, отдаваясь ритму бешеной скачки.
Старец Никодим и отец Алексей молились за ее исцеление… но возможно, вдруг вспыхнула мысль, для того, чтобы она снова могла ходить, кому-то тоже пришлось скакать на белой лошади по кромке прибоя, преодолевая хлесткий стылый ветер.
Зеленью, кармином и лазурью светились витражи «Новослободской».
– Я, наверное, об этом пожалею, – Сергей по очереди трогал разноцветные стекла одного из них.
– О чем? Что не поверил мне четыре года назад?
– Нет, что сейчас верю… Алексей, лучше найди кого-нибудь, кого стоит спасать. Вот как наша малышка, – он щелкнул ногтем по винно-красному фрагменту витража.
– Девочку спасаешь ты. И спасешь.
Пальцы геоманта выбили сложную дробь на апельсиновом стеклышке.
– Думаешь, это что-то изменит? – ровно проговорил он.
– Конечно. Добро всегда возвращается сторицей.
– Не надо ни добра, ни зла… Ладно. Пора двигаться дальше, поезда скоро перестанут ходить.
– А на этой станции что нужно сделать?
Ладонью с растопыренными пальцами геомант на несколько секунд накрыл слабо светящийся пятиугольник белого стекла.
– Я уже все сделал. Идем.
У перехода на кольцевую Сергей остановился, и оглянувшийся монах увидел на его лице тень неуверенной улыбки.
– Алексей, ты даже не представляешь, как я тебе на самом деле благодарен.
Тоскливо, тускло – не иметь.
Горько – иметь и потерять.
Страшно – жить, каждый день ожидая потери.
Четыре года, Меняла, большего тебе не было дано.
Помнишь? Через четыре года ты стоял в холле Онкологического центра. Почерк, которым была исписана медицинская карты жены, расшифровке не поддавался; ты листал страницы, пытаясь что-нибудь понять. Вклеенный в карту отпечатанный лист можно было хотя бы прочитать – но смысла в тексте не было. Не могло, не должно было быть.
«Рабдомиосаркома задней стенки левого предсердия… створки митрального клапана… метастазы в заднее средостение…»
Не могли, не должны были находиться на одной странице слова «Виноградова Алена Дмитриевна» и «метастазы».
Помнишь? Ты продирался через диагноз, как сквозь колючую проволоку, русские слова мешались с латинскими, а смысл ускользал по-прежнему.
«Tumor cordis casus unoperabilis».
Cordis. Кардиология, кардиограмма – сердце.
Casus. Казус и есть. Случай.
Unoperabilis. Неоперабельно.
– Малолетка, – ты схватил за плечо пробегающего мимо студента, – что такое «тумор»?
– Опухоль. Рак, например, или другая. Пустите, а?
Пальцы разжались сами собой.
– Я изменю для тебя мир, Аленка, – выдохнул ты сквозь стиснутые зубы.
– Володя, остановите, – сказала Вера Куприянова шоферу. – Подождите здесь, дальше я пройду пешком.
Машина остановилась на набережной; Володя предупредительно открыл дверцу, и Вера плотнее запахнула легкий плащ: с канала тянуло зябкой сыростью. Прихватив сумочку, она неторопливо направилась в сторону Малого Каменного моста. Отец Алексей говорил, время очень важно; Вера приехала заранее, чтобы не опоздать.
В чернильно-черной воде тонули отражения горящих фонарей. На середине моста женщина остановилась и облокотилась о перила; достала из сумочки небольшой мешочек и пересыпала в ладонь его содержимое.
Просьба священника была странной, но она не задавала вопросов. Однажды помогли ей, сегодня что-то хорошее сделает она, и пусть ей непонятно происходящее. «Благослови тебя Бог», – сказал отец Алексей в ответ на ее согласие, и Вера услышала в голосе священника облегчение и радость.
Пора. Время.
Женщина разжала ладони, и семнадцать розовых жемчужин, которые еще утром были роскошным колье, украшавшим витрину ювелирного бутика, упали в Водоотводный канал.
Бронзовая овчарка тянула умную морду. Каждый второй, проходящий мимо нее, норовил погладить на счастье собачий нос, и он, за много лет отполированный прикосновениями, сиял золотом на фоне темной бронзы.
Монах и Меняла стояли напротив.
– Мне никогда раньше не приходилось видеть геоманта за работой, – задумчиво проговорил Алексей. – Странное ощущение. Как будто все не по-настоящему.
– Я делаю только небольшую часть того, что должно быть выполнено. Остальным занимаются твои помощники. Пока все идет, как надо.
– Откуда ты знаешь?
– Слышу, – Сергей отрешенно смотрел в пространство.
– Слышишь?
– Слышу. Вижу. Чувствую запах. Я не могу объяснить, Алексей. Мир меняется, – он тряхнул головой, сбрасывая оцепенение. – Сидел со мной под Курском мужик, так он ушами шевелить умел. На спор показывал, за деньги. А объяснить, как это делает, не мог.
Веселье в голосе спутника показалось Алексею неуместным. Что-то происходило с геомантом: в глазах появился блеск, опущенные плечи расправились; действовал ли так на него творимый аркан или нелегкий их разговор, – священник не знал. И не знал, к добру перемена или к худу.
– Неудачное сравнение. Сергей, что с тобой творится?
– В Луге опрокинули лоток с помидорами. В озеро Сенеж выпустили пять десятков гуппи. Со мной все в порядке. В Водоотводный канал…
Оборвав фразу, он быстро шагнул вперед и, оттолкнув какого-то парня, на минуту прижался лбом к носу бронзовой собаки. Алексей на всякий случай встал рядом. Несколько человек, проходящих мимо, наградили их недоуменными взглядами, но мешать никто не стал.
– Жемчуг. В какой-то канал, – Сергей отошел от статуи. – Хорошие у тебя друзья.
– Та женщина перенесла тяжелое испытание, – сухо проговорил монах. – Но нашла силы выстоять с Божьей помощью и жить дальше. Не вижу ничего смешного.
Чертовщинка, плясавшая в глазах геоманта, поугасла, затаилась.
– Я и не смеюсь. Хорошая женщина, если ей не жалко дорогой жемчуг для чужой дочки. Хорошие люди должны жить долго.
– Не мучай себя воспоминаниями. Ты справишься. Господь не оставит тебя.
– Все всерьез, – твердо произнес Сергей, словно и не услышав последних слов священника. – Все, что мы делаем сейчас, – все всерьез, Алексей. И осталось совсем немного. Идем. Нам теперь на «Сокол».
Он принял какое-то решение, вдруг догадался Алексей.
Это была самая длинная твоя нить, Меняла. Восемь месяцев ты метался по стране. Наплевав на опасность, поднимал старые связи, лгал, уговаривал, угрожал. Дважды нить событий рвалась, и дважды ты начинал сначала – но худо-бедно мир менялся, подчиняясь тебе. А время шло.
Помнишь? Оставалось немного, и только одно ты не мог сделать сам: сбросить белую хризантему со смотровой площадки у Ниагарского водопада – ровно в полдень определенного дня. Тебе, судимому, дорога в Америку была закрыта; тогда тебя свели с Фаридом Гараевым.
Лощеный бизнесмен с первого взгляда показался скользким типом, но выбора не было: никто, кроме Гараева, не собирался на Ниагару.
В конце концов, сбросить в полдень хризантему в водопад – что может быть проще?
Помнишь? Тот американский полдень был ночью Москвы. Алена спала; ты держал в ладонях исхудавшую руку жены и чувствовал, как в клубок событий все увереннее вплетается твоя нить. Вот ушла на дно посреди Даугавы нагруженная камнями лодка. Вот кладбище под Ереваном, прутья ограды на восточной стороне выкрашены в зеленый цвет, и остро пахнет свежая краска. Вот Чкаловская лестница в Нижнем Новгороде, на сто шестнадцатой снизу ступеньке лежит сдобная плюшка… Томск, Тула, Вена, Дрезден…
Помнишь, Меняла? Ты ждал чуда – а за окном вставал скупой городской рассвет.
Хризантема не упала в Ниагару.
Ты помнишь чувство вины, раскаяние и безнадежность, и горечь неминуемой утраты? Пытаясь изменить мир, ты оставил ее наедине с болезнью; помнишь, как пытался просить прощения?
– Ты меня прости, – шептала она.
Больше ты не отходил от нее – до самого конца.
