Восторгу французов не было предела. Крики, шум, поздравления. Снова защелкали вспышки, фотографы стали снимать эти картины, телеоператоры попросили метрдотеля убраться из-за стойки и, поставив Катю рядом с ее картинами, включили камеры. Они снимали с пола, со стульев, чуть ли не с потолка.
Я не знаю, старик, что ты испытываешь, когда после всех трудов и мучений твоя книга выходит в свет. Но когда я вывел в свет эту девочку и весь цвет Парижа охнул и взвизгнул от восторга, я почувствовал себя Творцом.
А когда съемки были закончены, метрдотель сказал мне, что нам заказано лучшее место, и повел нас в центр зала, где был столик на двоих. Но это вызвало неудовольствие Вадима Нечаева и остальных художников, они сказали, что Катя должна быть с ними. Официанты подняли наш столик и, как знамя, через весь ресторан перенесли к русским художникам. Едва мы сели, художники стали наперебой поздравлять Катю, а она быстро все сообразила и стала поздравлять художников, то есть все поздравили друг друга и были страшно довольны. Тут начали подбегать какие-то люди, дергать Катю в разные стороны и говорить ей что-то по-французски. Но Вадим всех их бил по рукам, говорил каждому: отвали, подойди через двадцать минут. Оказалось, что это журналисты. Когда я спросил, откуда они, один сказал: я из «Фигаро», а другой: я из «Монд», а третий – что он из «Франс суар». То есть Вадим гонял людей из самых главных французских газет, одна строчка в которых является пределом мечтаний для любого русского художника.
Можешь представить себе, как прошел этот вечер. Мое любимое «Шабли» лилось рекой. А затем прямо из ресторана мы с Катей, Вадимом и примкнувшей к нему корреспонденткой американского телевидения отправились на Почтамт на рю де Лувр, откуда отбили телеграмму следующего содержания:
МОСКВА, ДОМ МОДЕЛЕЙ, МСЬЕ ВЯЧЕСЛАВУ ЗАЙЦЕВУ.
УВАЖАЕМЫЙ МЭТР! ОБЩЕСТВЕННОСТЬ ПАРИЖА СЕРДЕЧНО ПОЗДРАВЛЯЕТ ВАС С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ И С БОЛЬШИМ УСПЕХОМ ВЫСТАВКИ КАРТИН ВАШЕЙ УЧЕНИЦЫ ЕКАТЕРИНЫ ИВАНОВОЙ, КОТОРАЯ ОТКРЫЛАСЬ СЕГОДНЯ НА МОНПАРНАСЕ В ИЗВЕСТНОМ РЕСТОРАНЕ «КУПОЛЬ». ПОДРОБНОСТИ ЧИТАЙТЕ В ЗАВТРАШНИХ ПАРИЖСКИХ ГАЗЕТАХ. ЖЕЛАЕМ УСПЕХОВ В ВАШЕЙ ТВОРЧЕСКОЙ И ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ. ПРИМИТЕ ЗАВЕРЕНИЯ В СОВЕРШЕННЕЙШЕМ К ВАМ ПОЧТЕНИИ. АССОЦИАЦИЯ РУССКИХ ХУДОЖНИКОВ И ПИСАТЕЛЕЙ ПАРИЖА, ПРЕЗИДЕНТ ВАДИМ НЕЧАЕВ
Уже назавтра Катины подруги доложили ей из Москвы, что в Доме моделей эта телеграмма произвела фурор. Зайцев предъявлял ее, как доказательство своей славы в столице мировой моды. Катя была спасена от увольнения за прогул.
Но это еще не конец. Самым интересным в этой истории оказалось ее продолжение. Дело в том, что эта выставка висела в ресторане еще несколько дней, как выставка-продажа, и за две Катиных картинки было в первый же день предложено: за «Бой быков» – 10 тысяч франков, а за «Фонтан Невинных» – 12 тысяч. Какая-то часть этой суммы должна была уйти устроителям выставки, но, в общем, это был вполне приличный заработок для одного дня работы. Правда, через день позвонил Нечаев и выяснилось, что и это не предел, что после статей в газетах стоимость картин повысилась, люди оставляют в ресторане свои визитные карточки с ценой, которую они предлагают. Мы запретили вывешивать на картинах табличку «Продано», и так прошло еще несколько дней, цена картин каждый день росла на 2-3 тысячи франков. Вадим, трепеща, подсчитывал свою долю, которая уже окупала аренду ресторана, и говорил мне с восторгом и уважением: «Ну ты дал!»…
Но когда мы решили, что все, важно не передержать картины и вовремя их продать, у меня дома вдруг раздался звонок из Москвы. Звонил мой приятель, президент Международной федерации художников Эдуард Дробицкий. В свойственной ему грубоватой и прямолинейной манере он сказал:
– Саш, здорово! Ты чего, в Париже, что ли? Это хорошо. В общем, так. Через неделю откроется наша выставка на Лазурном берегу, там есть какая-то гостиница, название не помню, но такое румынское…
Я осторожно спросил:
– «Негреско»?
– О, точно! – он говорит. – Это что за гостиница?
Я говорю:
– Ну как бы тебе объяснить, старик? Эта гостиница является самой дорогой и самой роскошной гостиницей Лазурного берега, включая Монако. А может быть, и самой дорогой в мире.
На что он говорит:
– Ну, тогда нормально. Понимаешь, 25 лет, со времен «бульдозерной выставки», мы, русские художники андеграунда, пробивали себе путь к признанию в Западной Европе. И наконец добились своего. Сейчас наши самые знаменитые художники – Рабин, Целков, Биленок и я с Ириной Горской – приезжаем на Лазурный берег и устраиваем выставку в этом отеле. Поэтому ты встречаешь нас в Ницце и покажешь нам этот берег, чего там на нем лазурного.
Я говорю:
– Понимаешь, Эдик, ты позвонил не вовремя. У меня тут совершенно неотложные дела, я не собираюсь ехать на Лазурный берег.
Этим сообщением твой тезка и замечательный художник Дробицкий был совершенно потрясен. Будучи родом из кубанских казаков, он не понимает ни притворства, ни мелких хитростей. Он рубит напрямую:
– То есть как? Ты чо, Саш, не врубаешься? В кои-то веки я еду на Лазурный берег, и что? Я там выйду на станции Ницца и, как последний совок, не буду знать, в какой стороне море? Так, что ли?
Я говорю:
– Но у вас же официальная делегация. У вас будет гид, вас встретят, все покажут.
– Это не факт. Там сейчас происходит международный рынок по продаже земли и недвижимости разных столиц, и туда едет все московское правительство. А под это дело решили везти и культурную программу, вот нас в нее и включили. Как называется отель? «Негреска»? Это маленькая негритянка, что ли? Нет? Но отель-то хороший? Там хоть картины можно повесить?
Я говорю:
– Понимаешь, старик, там вообще-то картины уже висят.
– А чего там висит?
– Ты сам увидишь, что там висит, когда приедешь.
– А освещение там какое?
– Ну, там есть люстра в центральном зале.
– Всего одна люстра? Одна – это мало. Нас пять художников, везем каждый по нескольку работ. Люстра небось тусклая?
Я говорю:
– Понимаешь, какая штука… Ее Николай Второй заказал для Зимнего дворца, для своего Тронного зала, но тут грянула революция, и он не смог ее оплатить. Поэтому люстру выкупил отель «Негреско» и повесил в этом зале.
– Да? А большая люстра?
– Не очень, Эдик. Метра три в диаметре.
– А, ну тогда ладно. Так что, ты настроился?
И хотя я люблю Дробицкого и считаю, что провести время в его обществе, да еще с другими знаменитыми художниками огромное удовольствие, я говорю:
– Эдик, я же тебе сказал, что я занят.
– Старик, это не по-человечески. Если ты меня не встретишь в Ницце, я обижусь, ты меня знаешь.
Но я гну свое:
– Эдик, мне, конечно, приятно тебя прогулять по Лазурному берегу, но я не могу здесь все бросить. Я на этом и деньги потеряю, и какие-то контакты. Чтобы я туда поехал, у меня должен быть стимул.
– Какой тебе еще стимул? Что я тебе – заплатить должен?
Я говорю:
