пути, но эльфу все равно нужно было в другую сторону.
– Спасибо, Карэм, – поблагодарил эльфийский лорд. – Где мой конь?
– Ждет тебя, – ответил старик. – Сам пришел. Умная животина, вот только за ночь из стойла три лошади сбежали, порвали поводья и рванули прочь, а остальные выглядят так, словно Бансрота во плоти увидели. И это не из-за фенриев, которых ты видел. Пусть остальные и считают так, мне-то лучше знать. Эх, не зря ты про него расспросить хотел, мог бы я тебе рассказать кое-что, ну да ладно. Езжай уж, раз время не терпит. Мне еще фургон готовить к переходу надобно.
– Прощай, Карэм.
Мертингер вышел под открытое небо, потянулся и сел на коня. Привычно ощутив себя в седле, он окончательно проснулся. Коготь заржал, довольный. Ему явно надоело столько часов стоять на одном месте.
– Прощай, эльф, не поминай лихом. – Старик не бросил и взгляда в его сторону и полез куда-то под фургон проверять ободья.
Мертингер поправил ножны с Адомнаном на поясе, прошептал короткую молитву Тиене и ударил Когтя в бока, направляясь на юг. Мертвых он не боялся – с ними все было куда проще, чем с живыми. Честная сталь да верная рука – вот и все, что нужно для бесед с ожившими мертвецами. И того и другого у эльфа было в избытке.
Глава 11
Воры и убийцы,
или Последняя улыбка Арлекина
Стрелу сжимаешь ты в руке,
Кровь песню льет по стали,
Ты вызов бросил злой судьбе,
Твой путь решен богами.
Ты возомнил, что стал хитер
И смерть легко обманешь,
Но у Старухи – семь сестер.
Что делать с каждой станешь?
Одна – Порок, и сильных враз
С ног свалит грез дурманом,
Другая – Страсть, ей нипочем
И сталь, и кубок с ядом.
За ней – Чума, что завернет
Храбрейших в белый саван,
Когда же Совесть не уснет,
То будешь ей наказан.
Еще Коварство, и не жди,
Что Ложь тебя минует,
Но лишь Сомнение в пути
Того, кто прав, погубит.
...Не сомневайся и не лги,
Отринь души стремленья,
Ни разу не свернув с пути,
Ты избежишь паденья...
Древнее рифмованное напутствие,
вырезанное на внутренней стороне ворот
Озерного Храма для тех, кто покидает его стены.
Неизвестный автор
Время близилось к полуночи. В прохладе спящего города слышались лишь шум беспокойного моря, бьющего в деревянные настилы причалов, да скрип флюгерных петушков и раскачивающихся вывесок – в Северной Пристани даже они вечно на что-то жаловались, точно старые просоленные моряки. Ленивый ветер волнами нагонял на город туман, который, будто запертый в сундуке дым, начал заполнять собой все пространство: площади и перекрестки, улочки и переулки, узенькие проходы меж домами, заползая во всевозможные щели. Местные считали, что эта непроглядная мгла, словно некое могучее существо, злокозненное и весьма коварное, не терпит людей и поэтому приводит их порой к различным бедам. И у суеверий этих были свои основания. Подчас в Сар-Итиаде люди пропадали без следа! Тела одних находили в колодцах, других – у оснований лестниц, со сломанными шеями, а были и те, кому туман являл столь ужасные видения, что они попросту лишались рассудка. В подобные часы происходили ужасные преступления, некто безликий творил свои злодейства, оставаясь безнаказанным. Все знали лишь, что этот «кто-то» – не человек.
Именно поэтому в ночь, о которой пойдет речь, никто не высовывал носа из дому, даже трактирщики и те заперли с закатом – небывалое дело! – свои заведения. Стоило Туманному колоколу на маяке Спиц зазвонить, как все улицы за смехотворное время (никак не больше четверти часа) опустели и умолкли. В подвалах и на чердаках расположились нищие; даже ночные стражники у городских ворот заперлись у себя в караулке. В северо-западной части площади Тысячи Висельников молчал, словно с отрезанным языком, опустевший рынок: там, в тишине, обволакиваемые туманом, застыли неясные очертания одиноких прилавков и мрачные громады разложенных шатров странствующих торговцев. Негоцианты, утомленные насыщенным рыночным днем, задернули пологи, зашнуровали их и улеглись на покой.
Еще одним проклятием Северной Пристани являлись своры бродячих собак, среди которых вечно попадались те, которые считали своим святым долгом еще более омрачить угрюмую обстановку Мглистой Портьеры (как здесь называли туманную напасть) тоскливым воем.
Вот и сейчас, за двадцать минут до полуночи, протяжно завыла какая-то шавка, будто актеришка в бродячем цирке, внезапно выбежавший на сцену и невпопад выплеснувший свой монолог. Ее заунывный плач повис в воздухе, как упрек, после чего стих, но с ним в образовавшейся тишине у горожан, что мирно спали в своих уютных, и не очень, кроватях, на краешке сознания, на самой границе между явью и сном, колыхнулось какое-то странное наваждение. Пока что не очень конкретная, но определенно угроза, приближение чего-то непонятного и вместе с тем пугающего. Будто в колокол ударили по мертвецу, когда ты не слышишь его звона, но непременно знаешь, что кто-то умер. И вот уже мурашки побежали по всему телу, а высунувшихся из-под одеял голых пяток вдруг коснулся легкий, но весьма неприятный ветерок...
Были, правда, и те, кто не боялись Мглистой Портьеры, не испытывали трепета перед слухами о таинственных напастях, да и всяких облезлых дворняг ни во что не ставили. Эти люди занимались тем, что использовали столь удачное (в их понимании) стечение обстоятельств, чтобы спокойно обделывать свои делишки. Одной из таких личностей и являлся человек в неприметном сером одеянии, который сейчас сидел
