камень. Под ними залегали чернильные круги, придавая некроманту схожесть с двухдневным покойником, а истрескавшиеся, точно на них проверяли остроту ножа, бесцветные губы и пятерка алеющих шрамов на левой скуле лишь усугубляли впечатление. Волосы, которые он не расчесывал и не мыл уже довольно долгое время, представляли собой копну чего-то спутанного и беспорядочного.
Давно, признаться, он не видел свое настоящее лицо. И в первый миг было даже как-то непривычно и неуютно разглядывать подлинные, не блещущие здоровьем, красотой и молодостью черты. Чего-то не хватало. Магнус Сероглаз коснулся кончиком пальца холодной поверхности зеркала и провел вертикальную линию, перечеркивающую один глаз от середины лба до основания скулы. Повторил то же с другой стороны лица. На той его маске были две алые черты, походящие на грим какого-нибудь арлекина. Ему это нравилось. Он считал подобное вполне забавным, а помимо всего прочего столь яркая и несерьезная, казалось бы, особенность служила великолепным отличием от остальных некромантов, суровых, как черные дрозды, с гордыми и неприступными, как скалы, душами.
Яд, который готовил ему мэтр Аркин, его старинный друг-алхимик, превращал обыденного, ничем не примечательного человечишку, не имеющего ничего, кроме пустого титула, в существо, которому подвластно многое. Этому зверю в человечьем облике стоило только шевельнуть пальцем, и кто-то падал ниц или в муках умирал. Его ноги ступали по черному, как смоль, кирпичу дороги в стране, куда прочие попадают, лишь простившись с жизнью. Могущество и власть, и никаких ненужных ограничений, вроде совести, морали, жалости и сожаления... То лицо нравилось ему больше, чем это. То были сильные глаза, то были твердые губы, то был гордый нос и мудрый высокий лоб, а это – глаза человека, которому по прошествии двадцати пяти лет каменоломен предлагают свободу: дрожащие губы, шепчущие что-то бессвязное, худые впалые щеки, заурядный кривоватый нос и изъеденный морщинами лоб. И уже неизвестно, где здесь истина. Чье лицо подходит к душе, как перчатка к руке. То – убийцы? Или же это – бессильной серости?
Магнус Сероглаз отвернулся от зеркала. И от власти порой устаешь, а могущество уже не приносит радости... Это подобно воспоминаниям мудрого старца о своей безудержной безумной молодости. Боже, волосы встают дыбом от того, что я делал! Боже, и на какие поступки у меня рука только поднималась!..
Некромант вздохнул и вернулся к кровати. Открыл старый сундук графа и вытащил оттуда вещи. Он натянул красно-синие облегающие штаны-чулки, белую рубаху со свободными рукавами и синий камзол поверх нее. Одевшись, темный маг сел на кровать и задумчиво поглядел в окно. Грозовые тучи не желали расходиться с небосвода, и ни единого луча солнца не показывалось в многоцветье витража, как и в его серой душе и черной-пречерной жизни.
– Отвечай, собака, что там?! – раздался вдруг голос из коридора.
Магнус медленно повернулся к двери.
– Ничего, ваша светлость! – послышался робкий ответ служанки. – Это комната для гостей, она заперта... у нас нет гостей. А ключ у сэра Уильяма.
– Выламывайте, ребята.
С той стороны раздался грохот. Должно быть, неизвестные пытались сломать дверь небольшой статуей Инстрельда II, что стояла у входа. Ничего у них не вышло, мраморный образ короля разлетелся на куски. Магнус не сильно опечалился по этому поводу – он никогда не любил эту статую.
– Не поддается, сэр! – воскликнул один из солдат.
– Я и сам вижу, дубина! Ладно, оставьте эту дверь, вернемся позже. Слышите? Это сын господина нас зовет, чтоб его крысы погрызли. Должно быть, ему там весело с графиней... или нет – совсем, видать, заскучал...
Магнус скрипнул зубами, его отражение в зеркале подернулось дымкой, и он исчез, появившись в следующий миг за дверью своей комнаты. Там было пятеро дюжих вояк, облаченных в зелено-тыквенные цвета, на тунике у некоторых из них была вышита геральдическая лисица. Магнус узнал этот герб, он принадлежал баронам Фолкастлским.
Ни солдаты, ни даже их офицер не смогли должным образом отреагировать на внезапное появление из воздуха высокой фигуры в синем камзоле. Двое опустились на пол с перерезанными глотками, один завалился назад, проткнутый длинным кинжалом, еще один попытался было выхватить меч из ножен, но и его постигла печальная участь товарищей. Он рухнул на плиты следом за своей головой.
Некромант повернулся к офицеру, широкоплечему капитану, скорее походившему на какого-нибудь наемника, чем на служивого человека. Угловатая, коротко стриженная голова капитана откинулась назад, рот судорожно хватал враз ушедший из легких воздух, а скрюченные пальцы рвали горло в попытках убрать невидимую длань темного мага, что немилосердно его душила. Спустя несколько мгновений капитан повалился навзничь. Его сведенное мукой лицо и окровавленные трупы кругом могли напугать кого угодно, поэтому служанка графа Уильяма, которую солдаты притащили с собой, едва не закричала на весь замок – сделать это ей помешала ладонь Магнуса, появившегося у нее за спиной. Черная дымка опала, он вновь стал самим собой.
– Сколько их? – прошептал Сероглаз в самое ухо бедной девушке.
– У-у-у, – она не ответила, просто обмякла в его руках, потеряв сознание.
– Бансрот подери этих слабонервных, – процедил некромант и снова исчез.
Сэр Кевин Нейлинг, сын барона Фолкастлского, жених графини Аландской, был молодым нескладным уродцем. Ему едва ли перевалило за двадцать, но, судя по всему, он уже успел перенять все вредные привычки своего отца, и, наверное, в первую очередь стоит упомянуть о злобном и мстительном характере, ведь это была основная отличительная черта рода Нейлингов.
Молодой барон приложился к горлышку бутылки, из которой с наслаждением хлестал вино, раздобытое его воинами в погребах замка. Он развалился в кресле посреди пиршественного зала Сарайна и самодовольно глядел на привязанного к стулу старика в изорванном лиловом камзоле. Сэр Кевин красовался с новой золотой цепью, отобранной у хозяина замка, в то время как его приспешники продолжали обыскивать дом его невесты.
В угол были согнаны все замковые слуги – не менее трех десятков человек. Их сторожили верные воины барона, с копьями и мечами наперевес. За спинкой кресла сэра Кевина стояли двое арбалетчиков, готовые по первому слову молодого господина пустить в ход оружие. Всего в зале было двадцать шесть солдат, еще десяток охраняли коновязь и ворота, а капитана в сопровождении четырех воинов баронский сын отправил обыскивать замок; все защитники Сарайна были уже убиты или перешли под знамена лисицы.
Тонко расшитые гобелены и старинные панно были варварски сорваны со стен, являя взору холодный голый камень, перевернутый пиршественный стол довершал картину разгрома.
– Как смеешь ты именоваться рыцарем, грабитель! – бросал в лицо младшему Нейлингу оскорбления старик, но тому было на них абсолютно наплевать. Рыцарская честь – совершенно излишняя вещь в понимании сэра Кевина.
– Интересно, что сможет предъявить моему отцу болван Тибальт Маневу, когда узнает, что к нашим владениям добавился еще и Сарайн? Он же от зависти просто обязан сожрать собственную бороду. Никак не могу понять, как он еще смеет претендовать на наш Фолка-Гемский тракт!
Сэр Кевин имел в виду давнюю вражду и тяжбу, продолжающуюся уже несколько веков между его родом и родом Маневу, баронов Хейлингемских, за владение южным трактом, что шел от замка Лоунстоун графа Дейтонского до развилки: в сторону Гортена или до самого баронства Теальского. Оба благородных семейства предъявляли свои права на установление пошлины на дороге, и этот их спор грозил затянуться еще на века, так как их родовые замки Фолкастл и Клайтон находились на равном удалении от тракта. Покуда же спор между благородными лордами не был разрешен, несчастным путникам приходилось уплачивать двойную пошлину за проезд, посему тракт был не слишком-то хожен торговцами – теми, с кого можно получить действительно достойную плату.
– Никак не могу этого понять, – подытожил сын барона Фолкастлского. – А земли Аландские мне по нраву – всегда любил охоту в сосновых борах.
– Замок моих предков не достанется ни тебе, ни твоему грязному отцу, мерзавец! – зарычал граф де Нот.
