Лишь самые проворные из корсаров успели заметить, как их жертва резко метнулась в сторону, одновременно выхватывая откуда-то из-под камзола два коротких кинжала, – она оказалась вовсе не безоружной. Перед глазами изумленных головорезов лишь промелькнули отточенные до невозможного взмахи руками. Чужак молниеносно крутанулся вперед, как пылевой вихрь, и сделал два резких выпада. Предсмертных криков не последовало, даже когда оба кинжала вошли в плоть, не встретив никакого сопротивления. Каждый из этих двоих еще мгновение назад дышал, о чем-то, должно быть, думал, а сейчас, словно кто-то просто слегка подтолкнул его в грудь. Они даже не успели понять, что умерли, а оборвавшая их жизни сталь уже вырвалась из сердец.
Мертингер никогда не считал тех, чьи жизни забрала его рука. Северные варвары, орки, демоны, свои соплеменники, предавшие Дубовый Трон и ставшие в одночасье врагами. Возможно, их было несколько сотен, кто знает. Одной лишь Тиене известно, скольких он убил. Сегодня их счет пополнят еще два десятка, только и всего...
Корсар с повязкой на глазу рубанул по воздуху боевым топориком, но чужеземец ловко ушел в сторону, при этом ответив на выпад: один кинжал вошел человеку в плечо, другой – снизу, под подбородок.
Жакри в ужасе отшатнулся. Подобного он раньше никогда не видел, и даже последняя схватка в «Кинжале и монете» выглядела по сравнению с происходящим сейчас не иначе, как милосердным избавлением от жизни испытывающих невыносимую муку смертельно больных. Теперь же застывший от ужаса мальчишка увидел истинное обличье своего так называемого господина. Это был не человек, не тот, у кого есть сердце. Раньше бродяжка полагал, что у сеньора Митлонда столь странная внешность потому, что он нечто вроде уродца. Бывают же горбуны всякие, калеки с усохшими руками, прoклятые различными ведьмами обладатели ослиных ушей, свиных пятачков или копыт – отчего же не может быть ушей с острыми кончиками, проглядывающими из-под волос? Теперь Жакри понял: это не уродство – это черта. Словно шрамы на его лице, черта демона с ледяными глазами и телом, способным превращаться в порыв ветра. В чем-то он был прав.
Улочка стала походить на скотобойню. Кругом кровь, ножи вспарывают плоть, не просто обрывая жизни, а вырывая их, точно под пыткой. В трактире «Кинжал и монета» было много людей: посторонние, которые были виноваты лишь в том, что решили тем вечером промочить горло и посидеть в компании – по сути, не виновные ни в чем... И разум Мертингера тогда был ясен, как лед. Теперь же его ничто не сдерживало, все они пришли сюда, чтобы, как они сами полагали, убить его, но никто не знал, что сегодня судьба предвещала только лишь их собственную смерть. Вслед за спущенным с цепи разумом шла ярость. Безжалостная ярость руководила теперь стремительными и идеально отточенными выпадами. Но не та, которая горячит сердце и застилает разум, а та, что с легкостью позволяет раздавить горло одного человека сапогом, зажать шею другого под локтем и, прижав его к себе спиной, воткнуть клинок в грудь с такой силой, чтобы своей грудью почувствовать отнявший жизнь острый наконечник всего в дюйме от собственного сердца.
Не корсары окружили чужака, нет, – казалось, это он окружил сразу двадцать человек, молниеносно передвигаясь между ними и нанося смертоносные удары с поразительной скоростью. В какой-то миг лезвие врага полоснуло Мертингера по груди, но эльф этого будто не заметил. Другой негодяй умудрился задеть ножом его бок перед тем, как лишиться собственной головы.
Раненых было меньше, чем покойников, и то первых скорее можно было причислить к умирающим. У кого-то не было руки, а ребра были вскрыты, другой зажимал живот, крича от боли, третий с разрубленным лицом захлебывался в луже собственной крови.
Враги – теперь не более десятка – еще пытались обступить чужака, угостить его ударом ножа или попытаться достать ловким выпадом меча, но не столь успешно, как это делал их палач. Мертингер был уже весь в крови – и чужой, и своей. Конечно же, он был не неуязвим, а ярость – это тот советчик, которого в бою слушают лишь самоубийцы. Она не позволяла ему трезво реагировать на выпады врага, и в другое время, когда он предполагал, что удар противника может достигнуть цели, он отступил бы, уклонился, но сейчас встречал клинками все направленные против него атаки. А что уж поделать, когда сталь соскальзывает на руку или мгновенное желание нанести смертельный удар мешает предвидеть, что даже перед смертью умирающий может выставить перед собой обломок меча. Одному пирату удалось задеть его плечо острым шипом кистеня, превратив и рукав, и плоть под ним в ошметки. Но все же он не падал. Этот демон, казалось, не способен испытывать боль. И пусть он прыгал и совершал удары уже не так ловко, как раньше, но люди по-прежнему продолжали гибнуть. В живых оставалось всего семеро...
Жакри прижимал к себе ножны с похищенным мечом. Он не мог оторвать взгляда от происходящего, не мог закрыть уши, чтобы не слышать этих ужасных звуков: хрипов, стонов, криков, мольбы, звона стали. Но не это казалось самым страшным. Меч в его руках начал дрожать, мальчишка отчетливо уловил шепот, исходящий из ножен, – как будто сам клинок говорил, увещевал, молил, но при этом повелевал...
– Бежим! – раздалась полная отчаяния команда капитана.
Оставшиеся в живых корсары – лишь шесть человек вместе со своим предводителем – бросились наутек.
Убийца даже не сразу понял, что сражаться уже не с кем, и еще два выпада пришлись в воздух. Он шагнул было вслед бегущим, но споткнулся о покойника, лишенного головы. Мертингер огляделся. Весь переулок был залит кровью и завален трупами. Жалобно стонал единственный раненый. Эльф подошел к нему и ударил кинжалом, без сожаления оставив клинок воткнутым в сердце. Стон оборвался. Остался лишь плач... Обернувшись, Мертингер увидел Жакри, так и не решившегося ни сбежать, ни обнажить украденный меч.
– М-милорд... м-милорд, не надо... – пролепетал мальчишка, наблюдая, как окровавленный эльф в изодранном плаще и превращенном в лохмотья камзоле подходит ближе. В глазах бродяжки застыл ужас. – Я не хотел... Райфен заставил меня... милорд, пощадите...
Мертингер молча вырвал у него из рук свой меч и тут же, бережно взявшись за иссиня-черную рукоять с алым рубином в навершии, высвободил его из ножен. Обозленный меч переполняла ненависть, равно как и его хозяина. Соединившись, она вырвалась наружу жутким воплем, похожим на рычание голодного зверя.
– Пощадите... пощадите, милорд... это ведь была моя мечта. Он обещал, что возьмет меня в команду... вы ведь сами говорили, что...
Жакри посмотрел в глаза эльфа и ужаснулся. В них не было даже той жуткой ледяной синевы, много раз пугавшей его ранее. Взгляд был пуст. Лишь непроглядная чернота глазниц взирала на него зловеще и равнодушно.
«Наверное, такова и есть смерть», – пронеслась в голове последняя мысль.
Мертингер протянул вперед левую руку, правая ладонь по-прежнему сжимала рукоять Адомнана. Холодные пальцы сомкнулись на горле мальчишки, подняв тщедушное тело вверх. Что-то важное и далекое, изнутри изо всех сил кричало эльфу: «Остановись! Не смей! Опомнись!» Но тот лишь отмахнулся от этих ничего не значащих слов, как от жужжащего роя назойливых насекомых. Раздался зловещий хруст сломавшихся шейных позвонков, при этом черный меч по рукоять вошел в живот парня, обагрившись кровью. Пальцы разжались, и уже мертвое тело мальчишки присоединилось к другим телам на мостовой.
Эльфу стало вдруг холодно, как будто он вновь очутился в своем далеком Стриборе, этом вечно скованном снегами крае, обители ледяных драконов. Мороз охватил его тело, медленно проникая в душу. Мертингер закутался плотнее в изорванный плащ, но облизывающий с ног до головы мерзкий озноб никак не желал уходить. Ярость отхлынула, ее место заняли чудовищная усталость и жгучая боль каждой раны. Сильнее всего текла кровь из пробитого бока и разорванного плеча, но и остальное давало о себе знать. Ничего, его и не так вспарывали. Помнится, в бою с северными варварами на холмах Келленджи его вынесли из сражения почти порезанного на кусочки. Три месяца потребовалось, чтобы появилась возможность хотя бы сесть на коня. Что какие-то осиные укусы по сравнению с этим? На руке кровоточил глубокий порез, плечо превратилось в кашу из плоти и ткани, а по груди и животу расходились багровые пятна. Голова предательски закружилась, и, все еще не осознавая, что происходит, Мертингер шагнул, но ослабевшие ноги, налившись невыносимой тяжестью, вдруг подкосились, второго шага он бы уже не осилил. Все-таки он себя переоценил...
