даже в прямоте мечей казалось, что замок живой, что он дышит и движется, порой меняя очертания. Если долго глядеть на эти статуи, то можно даже увидеть, как мраморные груди вздымаются, а на лицах проступают то и дело меняющиеся эмоции. Несравненное искусство мастеров-скульпторов позволяло даже услышать едва различимый стук сотен сердец, стоило закрыть глаза, затаить дыхание и вслушаться.
Весь замок напоминал огромный величественный собор, облаченный в одеяния из колонн, пилястр, наружных ребер-полуарок аркбутанов и заостренных вытянутых аркад. Это был не храм-монах, но святой воин, облаченный в рыцарские доспехи. Глазами его служили тысячи витражных окон, украшенных венцами лепнин, барельефов и горельефов; остроконечные крыши башен и скатные – донжона и внутренних строений были выполнены из синей черепицы, не крошащейся и не тускнеющей с годами. Но самым величественным сооружением являлась тонкая, как игла, башня, цепляющая шпилем низкие облака. Под конусом ее крыши вечно горел священный огонь, а в комнате на самом верху в часы, когда того требовали положение дел и устав ордена, заседал конклав командоров. Именно туда и лежал путь сэра Джеймса.
Вассал сэра де Нота въехал в ворота, возле которых всегда стояли на страже братья-паладины в полном доспехе и при оружии. Воины приветствовали его, как это было принято у них в ордене, воспламенив на мгновение левую латную перчатку. Сэр Джеймс Доусон, в свою очередь, поприветствовал братьев.
– Sanctum et Flammos![8] – Один из охранявших ворота паладинов узнал новоприбывшего. – Брат Джеймс, вас ждут в Башне! Конклав командоров заседает со вчерашнего вечера.
– Со вчерашнего? Но ведь... – Сэр Джеймс внутренне напрягся: по законам ордена, конклав не должен был начинать без него, означенного преемника великого магистра.
– Обстоятельства слишком тревожны, чтобы медлить, – пояснил встретивший его рыцарь. Джеймс наконец-то вспомнил его – это был сэр Менелас, один из странствующих братьев, по всей видимости, совсем недавно вернувшийся в замок. – Вас ждали еще вчера.
– Меня задержали в пути, – пояснил Джеймс.
Оглядевшись, он заметил на нижнем дворе, на скамьях у фонтанов, много незнакомых ему рыцарей в орденских одеяниях. Похоже, многие из братьев прервали свои странствия и вернулись в замок.
– Надеюсь, они уже на пути к Карнусу, – сказал сэр Менелас.
– Кто «они»?
– Те, кто вас задержали, брат Джеймс.
– Большей частью.
Сэр Доусон спешился и передал поводья подбежавшему сухощавому мальчишке-ученику. Парню явно не часто доводилось прислуживать в рыцарских стойлах, он как-то не слишком уверенно принял у паладина коня и неловко повел животное за собой.
«Совсем недавно и я был таким же, – пронеслась в голове мысль, – а теперь... без пяти минут великий магистр, Бансрот подери».
От перспективы занять место сэра Ильдиара Джеймс Доусон и так был далеко не в восторге. А уж теперь, после того как он встретил Инельн, в душе у молодого паладина все смешалось – он не хотел ничего другого, кроме как быть с нею. Голова у рыцаря кружилась при одной только мысли о любимой девушке, а этот ответственный пост, эта великая честь, оказанная ему сэром Ильдиаром де Нотом, он чувствовал, станет его погибелью. Он просто не мог сейчас думать ни о чем другом, кроме своей любви, а великий магистр Священного Пламени обязан направлять все без исключения помыслы лишь на благо ордена, должен денно и нощно заботиться о своих паладинах. Нет, он не сможет стать хорошим магистром, сэр Ильдиар жестоко ошибся в нем, Джеймс понимал это.
С этими мыслями паладин пересек внутренний двор замка по направлению к башне Священного Пламени, где располагался Белый Стол – место собрания конклава командоров, и ступил на первые ступени Пылающей лестницы. Лестница эта уходила не внутрь башни, а располагалась снаружи, опоясывая башню длинной спиралью. У этого узкого хода наверх была одна особенность – отсутствие перил. Каждый подъем по нему, особенно если над замком бушевал ветер, являлся вызовом храбрости восходящего, но другого доступного пути на верхушку башни не было. Неудивительно, что конклав командоров, один раз собравшись, решал все свои вопросы, не покидая башни, – преодолевать столь непростой путь лишний раз не хотелось даже храбрейшим из паладинов. Многие называли Башню маяком, ведь она, словно путеводная звезда, порой выводила на спасительную дорогу, другие, напротив, сравнивали ее с болотным огнем, который заманивает неосторожного путника в топь – в данном случае в пропасть. «Все зависит от стороны взгляда, чистоты помыслов и душевных порывов», – любили говорить паладины ордена.
Сэр Джеймс поднимался по Пылающей лестнице второй раз в жизни. Первый подъем обязателен для каждого из паладинов – это одно из условий при посвящении в братья ордена. Когда ученик успешно исполняет все обеты и клятвы и завершает свое Паломничество, ему объявляют о конце его обучения. Тогда брат-гаэнан встречает соискателя на вершине башни, где озаряет молодого человека огненным мечом, опаляя волосы и посвящая тем самым в рыцари. Случается, что прошедший все обучение и не спасовавший перед Испытаниями и Паломничеством соискатель оказывается не в силах взойти по Пылающей лестнице до самой вершины. Тогда брат-гаэнан вынужденно объявляет, что Дебьянд и Хранн не позволили свершиться ошибке, и недостойного изгоняют из замка. Его не клеймят позором, не заставляют отрабатывать кров, питание и обучение, но ни один из братьев-паладинов никогда не подаст руки тому, кто сломался, не дойдя до вершины. Ибо сами боги отвергли его, и не во власти смертных оспаривать волю богов.
Джеймс с трудом переставлял ноги по каменным ступеням, заставляя себя идти ровно посередине лестницы, не касаясь стены. Сегодняшний подъем отнюдь не был легким – сильный ветер и моросящий дождь, как могли, усложняли и без того непростую задачу. Но отступать рыцарь не привык. Он упрямо оставлял за спиной ступени и при этом словно вновь преодолевал барьеры внутри самого себя, отрекаясь от страха и сомнений. Как и тогда, при посвящении. То и дело взор его устремлялся ввысь, к шипящему на далекой вершине пламени. «Вниз смотрят лишь трусы, а истинно верующий паладин всегда идет к своей цели, не глядя ни вниз, ни назад», – сказал ему как-то его гаэнан-наставник, сэр Локхард. Затем старый рыцарь добавил: «Только не думай, что я говорил о башне. Башня лишь символ нашей веры, но жизнь – гораздо более сложная дорога». Сэр Локхард вообще любил выражаться туманно. Однажды, будучи еще младшим послушником, Джеймс спросил у него:
– Сэр, а правда ли, что священный огонь на башне никогда не погаснет?
– А знаешь ли ты, аманир Доусон, что всемогущие боги уготовили для тебя? – вопросом на вопрос ответил наставник. – Так и огонь не знает, сколько ему предначертано гореть, но он, в отличие от тебя, не задает глупых вопросов. Впрочем, ты всегда можешь взять в руки ведро воды, влезть на башню и попробовать погасить пламя. Или же броситься оттуда вниз, оборвав свою ничтожную жизнь. И хотя и то и другое будет против воли богов, но как ты считаешь, что они выберут для тебя?
Нынешний Доусон, уже вовсе не ученик, а посвященный рыцарь, тяжело выдохнул, поднимаясь по последнему витку спиральной лестницы. Да, сейчас бы ему пригодилась пара подобных советов. Хотя бы на тот случай, чтобы не терзаться сомнениями и угрызениями совести, чувствами, непозволительными истинно верующему паладину.
Наконец он оказался перед железной дверцей, украшенной затейливой ковкой, изображающей регалии и символы ордена: окруженный металлическими языками пламени, каждый из которых напоминал сердце, из огня восставал, словно гордый феникс, меч с гардой-крестовиной и прямым клинком. От площадки выше отходила лесенка, еще более узкая, нежели та, которую только что преодолел сэр Джеймс, – она вела к Лампаде, где ревел негасимый огонь, облизывая стены ниши в остроконечной крыше.
Сэр Доусон толкнул дверь, и она открылась перед ним с громким скрежетом. Сидящие в зале тут же обернулись. Их было семеро, могущественных паладинов, командоров ордена Священного Пламени. Каждый из них сидел в своем кресле вокруг огромного круглого стола, выполненного из цельного куска белого камня. Перед каждым из командоров в специально предназначенное для этого отверстие в столе был воткнут его меч, так, что наружу торчала лишь богато украшенная рукоять. Восьмое кресло пустовало. Оно предназначалось для главы ордена – великого магистра, избрать которого и был призван собравшийся конклав. Посреди стола стояла одинокая свеча, которая была не в силах развеять царящую в зале тьму.
Затворив за собой дверь и тем самым вновь укутав помещение во мрак, молодой паладин
