Маленький друг

ее впереди. И до конца своей жизни Харриет будет жалеть, что у нее не хватило мужества в тот последний день Идиной службы подойти к ней, сесть на пол и положить голову ей на колени. О чем они могли бы поговорить? Она об этом никогда не узнает. Долгие годы ее мучило то, что она тогда так трусливо сбежала, не выяснив до конца отношений с самым дорогим для нее человеком. Ее терзало, что все началось, по сути, с ее неосторожных слов, а больше всего она горевала о том, что не попрощалась с Идой. Ослепленная обидой, горечью и страхом, она не очень понимала, что больше не увидит Иду никогда в жизни. И когда Харриет в отчаянии сидела перед телефоном, прислушиваясь к гулкой пустоте у себя в груди и ожидая, когда приступ смертельной тоски пройдет, она еще не подозревала, что скоро эти ощущения станут для нее привычными.

Глава 6 Похороны

В наши дни самым важным в жизни было гостеприимство, — рассказывала Эдди. Ее сильный чистый голос без усилия заглушал теплый ветер, рвущийся в машину. Она величественно, не посигналив, перестроилась в левый ряд, подрезав груженный лесом грузовик.

Олдсмобиль был тяжеленной старинной машиной с красивыми обводками и плюшевой обивкой сидений. Эдди купила его еще в 1950-е в салоне полковника Чипа Ди. В обширном промежутке между Эдди и Харриет, сжавшейся около окна, помещались летняя соломенная сумка Эдди, термос с кофе и картонная коробка с пышками.

— В нашем «Доме Семи Невзгод», к примеру, родственники жили месяцами, и никому бы в голову не пришло их упрекнуть, — продолжала Эдди. На этом шоссе скорость была ограничена пятьюдесятью пятью милями в час, но Эдди двигалась с обычной неторопливостью: сорок миль в час, и не мили больше.

В зеркало заднего вида Харриет заметила, как водитель грузовика хлопает себя по лбу и делает нетерпеливые движения ладонью.

— Ну так вот, я говорю о наших кузенах из Мемфиса и о других кузенах и кузинах из Батон-Ружа. Мисс Олли, и Жюль, и Мэри Виллард. И крошечная тетя Флаффи!

Харриет мрачно смотрела в окно на проплывающий мимо пейзаж — лесопилки, сосновые рощи, освещенные розовым утренним светом. Она была голодна и очень хотела пить, но из питья Эдди взяла с собой только кофе, который Харриет ненавидела, а пышки были совсем черствые — Эдди почему-то всегда покупала вчерашние, хотя они были дешевле лишь на пару центов.

— У мамы была небольшая плантация где-то рядом с Ковингтоном. — Эдди, не глядя, нащупала салфетку, величественным жестом вынула пышку из коробки (прямо-таки царица за завтраком!) и откусила большой кусок. — Либби возила нас туда, мы гостили неделями. У мисс Олли был маленький гостевой домик с печкой, и мы обожали там играть.

Ноги у Харриет затекли, и она поерзала на сиденье, пытаясь найти удобное положение. Они ехали уже три часа, солнце давно взошло, и в машине стало душно. Раз в полгода Эдди решала продать олдсмобиль или обменять его на современную модель с кондиционером и работающим радио, но всегда передумывала в последнюю минуту, в основном чтобы позлить молодого Дайла. Ей было приятно видеть, как он заламывает руки и танцует вокруг нее — ему, мол, непереносимо смотреть, как такая респектабельная леди, столп и опора баптистской церкви, ездит на развалюхе двадцатилетней давности. Когда в его салон поступали новые модели, мистер Дайл непременно приглашал Эдди на тест-драйвы, а то и лично пригонял сверкающий автомобиль к дому Эдди: «Попробуйте новую модель „кадиллака“, игрушка, а не машинка!» Эдди, посмеиваясь, соглашалась попробовать, притворялась, что ей все нравится, но, когда дело доходило до подписания контракта, обнаруживала какую-нибудь мелкую неисправность, а если таковой не оказывалось, беззастенчиво придумывала ее.

— И до сих пор на номерах штата Миссисипи пишут «Гостеприимный штат», но я тебе вот что скажу: все это южное гостеприимство давно умерло вместе с нашими прадедами…

— Эдди, грузовик за нами хочет тебя обогнать. — Водитель, видимо, совсем извелся и издал протяжный гудок.

— Ну и пусть. И куда это он так торопится со своими дровами?

Пролетающие мимо песчаные холмы и бесконечные сосновые леса разительно отличались от привычного Харриет пейзажа и болезненно напоминали ей, как далеко от дома они заехали. Даже люди в обгонявших их машинах были другие — широколицые, с красной от загара кожей, в одежде фермеров, непохожие на жителей Александрии. Харриет нахмурилась. Что подумает Ида, когда придет на работу, а ее там не будет? Проглотив слезы, Харриет уткнулась лбом в теплое стекло. Может быть, Ида поймет, как сильно она обидела Харриет, может быть, она поймет, что не стоило сразу грозить увольнением, даже если тебе что-то не понравилось… У обочины шоссе старый негр в очках бросал корм рыжим цыплятам, он приветственно поднял руку навстречу их машине, и Харриет почему-то помахала ему в ответ.

Она также волновалась о Хилли. Он-то сам был уверен, что его имени на тележке не могло быть, но что будет, если они все-таки найдут его? При этой мысли ее чуть не стошнило, и она вытерла вспотевшие руки о только что выстиранные шорты.

Харриет очнулась от тревожных мыслей, когда машина, взвизгнув тормозами, резко повернула и запрыгала по ухабам, а ее отбросило на дверь, и она больно ударилась головой о выпирающую железную ручку.

— Извини, дорогая, — весело сказала Эдди, — указатели написаны таким мелким шрифтом, что, того и гляди, проскочишь мимо, не заметив.

Они покатили по гравиевой дороге. Харриет вовремя поймала тюбик губной помады, выкатившийся из сумочки Эдди («Вишня в снегу» было написано на донышке), и сунула его в плетеную сумку.

— Да-с, мэм, мы и правда приехали в графство Джонс, — игриво воскликнула Эдди. Ее профиль, высвеченный солнцем, отчетливо выделялся на фоне окна — резковатый, почти девический. Только покрытые веснушками руки да линия шеи отчасти выдавали ее возраст. В белоснежной блузке и юбке в клетку она была похожа на полную энергии корреспондентку в погоне за «большим» репортажем.

Внезапно лес расступился, и слева показалось большое поле. При виде обшарпанных скамеек, провисшей волейбольной сетки и истоптанной травы вокруг нее сердце Харриет упало. Несколько старших девочек играли в тетербол, изо всех сил лупя битами по мячу, их звонкие хлопки и утробное уханье громко отдавались в утренней тишине. На информационной доске большими буквами от руки было написано:

СПОРТСМЕНЫ ЛАГЕРЯ СЕЛБИ!

НАС НИЧТО НЕ ОСТАНОВИТ!

Горло Харриет сжалось. Она внезапно поняла, какую ужасную ошибку совершила.

— Эдди, — тихо и жалобно сказала она. — Я не хочу здесь оставаться. Давай поедем домой.

— Домой? — Эдди даже не удивилась, скорее развеселилась. — Что за ерунда! Ты чудно проведешь тут время.

— Ну пожалуйста. Я ненавижу этот лагерь.

— В самом деле? Зачем же ты сюда так рвалась?

Харриет замолчала, ее глаза раскрывались все шире при виде забытых ужасов, которые ожидали ее в ближайший месяц: клочья пожухлой коричневой травы, пыльные сосны, желтовато-рыжая дорога, — как она могла забыть, что ей тут было отвратительно-плохо, что она ненавидела каждую минуту своего пребывания в лагере?

— Ну, Эдди, пожалуйста, — быстро сказала она, — я передумала, давай вернемся!

Эдди, не выпуская руля, повернулась и уставилась на внучку своими светло-зелеными глазами (Честер когда-то назвал ее взгляд «точным выстрелом», поскольку в его время такой же взгляд был у солдат, прицеливающихся из винтовки). Глаза Харриет («точный мини-выстрел», по словам Честера) были абсолютной копией бабушкиных — такие же светлые и холодные, и Эдди было неприятно смотреть в миниатюрное отражение собственного взгляда. Она не заметила ни печали, ни отчаяния в лице внучки,