Зная, что иначе он не успокоится, я взял его за запястье и ощутил частые сильные удары. Фрэнсис лежал не шевелясь, только прикрытые веки дрожали, как желе.
– Как ты считаешь, что со мной?
– Не знаю.
На щеках у него горел нездоровый румянец, но на умирающего он не походил. Я не исключал, что у него, например, пищевое отравление или приступ аппендицита, хотя, разумеется, даже заикнуться об этом сейчас было бы безумием.
– Как думаешь, мне надо к врачу?
– Сам решай.
Он затих, словно к чему-то прислушиваясь:
– Не знаю. По-моему, надо.
– Хорошо. Если тебе от этого полегчает, поехали. Давай поднимайся.
На то чтобы курить всю дорогу до больницы, здоровья у него хватило. Описав полукруг, мы остановились у освещенного крыльца с вывеской «Неотложная помощь», но выходить не спешили.
– Уверен, что тебе туда нужно?
Он обдал меня возмущенным взглядом:
– Думаешь, я притворяюсь?!
– Нет, что ты, – удивился я. Такая мысль меня действительно не посещала. – Я только спросил.
Он выбрался из машины и с силой захлопнул дверцу.
Нам пришлось подождать около получаса. Фрэнсис заполнил карточку, взял со столика научно-популярный журнал и мрачно погрузился в чтение. Когда высунувшаяся из кабинета медсестра назвала его имя, он не пошевелился.
– Тебя вызывают, – сказал я.
Он вцепился в подлокотники.
– Чего ж ты, иди.
Он только затравленно озирался.
– Я передумал, – пробормотал он наконец.
– Что?!
– Передумал, говорю. Домой хочу.
Медсестра, застыв в дверях, с интересом прислушивалась.
– Что за идиотизм, – прошипел я. – Зачем тогда было ждать?
– Я передумал.
– Но ты же сам меня сюда притащил!
Я знал, что это его пристыдит. Вспыхнув, он захлопнул журнал и, не взглянув на меня, прошагал в кабинет.
Минут через десять в приемную, где, кроме меня, никого не было, выглянул утомленный врач в синем медицинском костюме.
– Вы с мистером Абернати? – сухо спросил он.
– Да.
– Будьте любезны, загляните ко мне на минуту.
Я проследовал за ним в кабинет. Фрэнсис, полностью одетый, сидел согнувшись на краешке кушетки. Вид у него был самый несчастный.
– Мистер Абернати отказывается раздеться и не дает сестре взять у него кровь, – сказал врач. – Не понимаю, чего он ждет от нас в таком случае.
Яркий свет ламп резал глаза. Мне было жутко неловко.
Подойдя к раковине, врач принялся мыть руки.
– Небось наркотиками вечерком баловались? – как бы между делом спросил он.
– Нет, – ответил я, краснея.
– Может, что-то все-таки было? Скажем, чуток кокаина? Или, может, немного фена, а?
– Нет.
– Если ваш друг что-то употреблял, нам нужно знать, что именно, чтобы ему помочь.
– Фрэнсис… – робко начал я и затих под ненавидящим взглядом: «И ты, Брут».
– Издеваешься?! – вскрикнул он. – Знаешь же прекрасно, ничего я не употреблял.
– Успокойтесь, – сказал врач. – Никто вас ни в чем не обвиняет. Но, согласитесь, вы ведете себя довольно странно, нет?
– Нет, – не сдавался Фрэнсис.
– Неужели? – усмехнулся врач, тщательно вытирая руки. – Вы приезжаете посреди ночи, заявляете, что у вас сердечный приступ, а потом не даете нам провести осмотр. Как прикажете ставить вам диагноз?
Фрэнсис, тяжело дыша, уперся взглядом в пол. Лицо у него пылало.
– Я не телепат, – помолчав, сказал врач. – Но опыт подсказывает мне, что когда кто-то в вашем возрасте жалуется на сердце, то здесь одно из двух.
– И что же? – спросил я, поняв, что Фрэнсис не собирается принимать участия в разговоре.
– Ну, вариант номер один – отравление амфетаминами.
– Ничего подобного, – вскинулся Фрэнсис.
– Хорошо-хорошо. Второй вариант – панический синдром.
– Что это такое? – спросил я, старательно избегая смотреть на Фрэнсиса.
– Внезапные приступы тревоги. Учащенное сердцебиение, дрожь, потливость. Может принимать тяжелые формы. Людям часто кажется, что они при смерти.
Фрэнсис молчал.
– Так что? Похоже на ваш случай?
– Не знаю, – нахохлившись, выдавил Фрэнсис.
Врач прислонился к раковине:
– Скажите, вы часто испытываете страх? Я имею в виду, без явной на то причины?
Из больницы мы вышли в четверть четвертого. Фрэнсис закурил прямо на крыльце, комкая в левой руке листок с именем и адресом хэмпденского психиатра.
– Злишься? – уже во второй раз спросил он, когда мы сели в машину.
– Нет.
– Злишься, я знаю.
Опустив верх, мы тронулись с места. Перед нами лежал город из сновидений: пустынные улицы, залитые тусклым желтым светом, темные шеренги домов. Мы свернули на крытый мост, и шины сухо прошуршали по деревянному настилу.
– Не сердись, пожалуйста, – сказал Фрэнсис.
– Так ты пойдешь к психиатру? – спросил я, проигнорировав его жалобную просьбу.
– Какой смысл? Будто я не знаю, что меня беспокоит.
Я промолчал. Когда врач произнес слово «психиатр», я насторожился. Я не слишком верю в психиатрию, но кто знает, что опытный специалист может усмотреть в личностном тесте, в пересказе сна, даже в оговорке?
– В детстве меня как-то прогнали через психоанализ, – сказал Фрэнсис. Мне показалось, он вот-вот расплачется. – Мне было лет одиннадцать-двенадцать. Матушка тогда ударилась в йогу, вытащила меня из бостонской школы и отправила в Швейцарию, в институт чего-то там, не помню чего. Кошмарное заведение. Все носили сандалии с носками. В учебном плане значились танцы дервишей и каббала. Белый уровень – так они называли мой класс, или группу, не помню, – каждое утро занимался гимнастикой цигун. На психоанализ отводилось четыре часа в неделю, а мне вообще прописали шесть.
– Как можно анализировать двенадцатилетнего ребенка?
– Путем словесных ассоциаций. Еще выдавали кукол с очень натуральной анатомией и заставляли играть в какие-то сомнительные игры. Меня и двух французских девчонок как-то застукали, когда мы попытались улизнуть с территории. На самом деле мы просто хотели добежать до bureau de tabac[128] и купить шоколада – нас там морили голодом, держали на одной макробиотической пище, можешь представить, – но начальство, конечно, решило, что наша вылазка как-то
