сейчас я, возьмись за меня Джулиан в этом возрасте.
– Как знать, быть может, Джулиан, как в свое время Аристотель, воспитает покорителя ойкумены? – в шутку обронил я в одном из разговоров с Фрэнсисом. – Представляешь, если лет через тридцать—сорок одной из самых могущественных мировых держав будет империя Суаори?
Фрэнсис, посопев в трубку, произнес с огорошившей меня серьезностью:
– Сильно в этом сомневаюсь… А впрочем, как знать, как знать.
Агент Давенпорт, надо полагать, так и живет в своем родном Нашуа, а вот Сциола умер от рака легких. Я узнал об этом года три назад из выпуска социальной рекламы. Стоя на черном фоне, страшно исхудавший Сциола обращался к зрителям со словами: «Когда эта запись выйдет в эфир, меня уже не будет в живых». Далее он объяснял, что погубили его не тяготы работы на страже закона, а сигареты в количестве двух пачек в день. Выпуск показывали в четвертом часу ночи; один в квартире, я сидел перед черно-белым телевизором, на экране которого бушевала метель помех, и мне показалось, Сциола обращается лично ко мне. Меня охватило смятение: а вдруг это вовсе не запись, вдруг это его дух обрел зримую форму посредством радиочастот, антенны и кинескопа? Ведь, если подумать, что такое призраки? Частицы и волны, излучение… Свет угасшей звезды.
Последнее сравнение, помнится, употребил Джулиан на одном из занятий по «Илиаде». Речь зашла о сцене, в которой Патрокл является спящему Ахиллу, и тот, вне себя от радости при виде погибшего друга, пытается заключить его в объятия, но призрак исчезает.[149]«Мертвые являются нам во сне, поскольку наше восприятие не позволяет нам видеть их наяву, – сказал Джулиан. – Эти ночные гости суть образы, проецируемые в наше сознание из немыслимого далека, в определенном смысле их можно уподобить свету давно угасшей звезды…»
В этой связи мне вспоминается сон двухнедельной давности.
Темной ночью я брел по какому-то старому городу – Лондону или, может быть, Риму, – обезлюдевшему после войны или эпидемии. Поначалу я видел лишь разруху и запустение: заросшие сорняками площади, парки с вывороченными деревьями и изувеченными статуями, дома, из боков которых переломанными ребрами торчали ржавые балки. Потом среди заброшенных руин мне стали попадаться новые высотные здания, соединенные подсвеченными переходами из стекла и металла, – сквозь щебень прошлого прорастала, фосфоресцируя, гладкая и бездушная современность.
Я зашел в одно из таких строений, оказавшееся не то лабораторией, не то музеем. Посередине просторного сумрачного зала несколько мужчин курили трубки и рассматривали какой-то экспонат.
Я подошел ближе. Под стеклянным колпаком медленно вращалась странная машина, детали которой то распадались, то складывались в архитектурные образы. Инкский храм… щелк-щелк… Египетские пирамиды… Парфенон. Я застыл, завороженно наблюдая, – сама история, изменчивая и многоликая, протекала у меня на глазах.
– Я так и предполагал, что застану тебя здесь, – произнес голос у меня за плечом.
Это был Генри. На его правом виске, чуть выше дужки очков, я заметил отверстие в ореоле порохового ожога.
Я обрадовался встрече, но ничуть не удивился:
– Знаешь, все говорят, что ты умер…
Он смотрел на машину. Колизей… щелк-щелк… Пантеон.
– Нет, я не умер. Просто у меня возникли некоторые проблемы с паспортом.
– Как это?
Он кашлянул:
– Мои перемещения ограниченны. Я больше не могу, как раньше, отправиться туда, куда захочу.
Айя-София. Собор Святого Марка в Венеции.
– А где мы находимся?
– Боюсь, эта информация не подлежит разглашению.
Я с любопытством огляделся. Курильщики исчезли, мы остались в зале одни.
– Сюда вообще пускают посетителей?
– Как правило, нет.
Меня переполняло желание рассказать ему про себя, задать ему море вопросов, но я почему-то знал, что на долгий разговор у нас нет времени. Впрочем, чувствовал я и то, что любые слова все равно будут некстати.
– Ты счастлив здесь? – только и спросил я.
Он задумался:
– Не слишком.
Блаженного. Шартр. Солсбери. Амьен.
Генри бросил взгляд на часы:
– Надеюсь, ты извинишь меня. У меня встреча, и я уже немного опаздываю.
Он направился прочь, а я смотрел ему вслед до тех пор, пока его темная фигура не растворилась в сумраке зала.
Примечания
1
Следует пояснить, что название книги отсылает к произведению византийского историка Прокопия Кесарийского (ок. 500–562 гг.). Исполняя обязанности военного летописца при дворе императора Юстиниана, он написал восьмитомную «Историю войн», которую снабдил «неофициальным» дополнением – памфлетом под заглавием «Anecdota». В нем он излагает закулисные причины описанных в «Истории» политических событий и весьма критически оценивает действия императора. Греческое название памфлета переводилось на английский как «The Secret History», а на русский – как «Тайная история».
2
Традиционный русский перевод этого термина аристотелевской эстетики – «трагическая ошибка»: «Остается среднее между этими [крайностями]: такой человек, который не отличается ни добродетелью, ни праведностью и в несчастье попадает не из-за порочности и подлости, а в силу какой-то ошибки (hamartia)…» (Поэтика, 1453а. Перевод М. Гаспарова).
3
О себе. История одного из моих безумств
4
Что требовалось доказать
5
Потерянный рай, I, 254.
6
Граф Робер де Монтескью-Фезенсак (1855–1921) – сочинитель, эстет и денди, был известен как арбитр элегантности и покровитель искусств.
7
Обязательным
8
Первая книга американского писателя Филипа Рота (р. 1933), за которую в 1960 г. он удостоился Национальной книжной премии.
9
Пойдем возляжем?
10
Здесь: хорошего вкуса
11
Койне – общегреческий язык эллинистически-римского периода (конец IV в. до н. э. – IV в. н. э.).
12
Плотин, философ-неоплатоник III в. н. э., написал 54 трактата, которые его ученик Порфирий
