– Это правда?
Я не ответил. У меня мелькнуло подозрение, что я стал жертвой чудовищного розыгрыша. Фрэнсис обреченно провел рукой по лицу:
– Наверное, уже все знают. Даже не пойму, чего я теперь волнуюсь.
Генри принес из кухни стакан и, налив виски, протянул его Фрэнсису со словами «Deprendi miserum est».[59]
К моему удивлению, Фрэнсис рассмеялся – коротеньким унылым смешком.
– Боже правый! – воскликнул он, сделав большой глоток. – Это какой-то кошмар! Ричард, даже представить не могу, что ты теперь о нас думаешь!
– Это не важно, – произнес я без задней мысли, но тут же с изумлением понял, что так оно и есть. Это действительно почти не имело значения; во всяком случае, я не прибег к обычной разговорной фразе.
– Что ж, наверно, ты уже понял, как основательно мы влипли, – сказал Фрэнсис, сложив два пальца пинцетом и потирая уголки глаз. – Ума не приложу, что нам делать с Банни. Я чуть было не влепил ему пощечину, пока мы стояли в очереди на этот идиотский фильм.
– Вы ездили в Манчестер? – спросил Генри.
– Да. Но это ничего не меняет, люди обожают подслушивать, и никогда не знаешь, кто может оказаться у тебя за спиной. Был бы еще фильм стоящий…
– А что это было?
– Какой-то бред на тему холостяцкой вечеринки. Мне сейчас просто нужно принять снотворное и пойти спать. – Он допил свое виски и налил еще. – С ума сойти, – обратился он ко мне. – Ты так спокойно все воспринимаешь. Мне жутко неловко из-за этой истории.
Повисло молчание.
Наконец я спросил:
– Что вы собираетесь делать?
Фрэнсис вздохнул:
– То-то и оно – мы думали, делать ничего не придется. Понимаю, звучит не очень здорово, но что мы можем сейчас?
Его упаднический тон и рассердил и огорчил меня.
– Лично я понятия не имею, – сказал я. – Лучше скажите мне, ради бога, почему вы сразу не заявили в полицию?
– Ты конечно же шутишь, – сухо произнес Генри.
– Могли бы сказать, что ничего не знаете. Что просто наткнулись на труп, там, в лесу. Господи, ну не знаю – что сбили его на дороге, что он выскочил прямо вам под колеса, да мало ли что?
– Тем самым мы бы совершили непростительную глупость. Это был несчастный случай, и мне жаль, что все так получилось, но, честно говоря, я не понимаю, как шестьдесят или семьдесят лет, проведенные мной в вермонтской тюрьме, послужат интересам налогоплательщиков или, если на то пошло, моим собственным.
– Но это же был несчастный случай. Ты сам только что сказал.
Генри пожал плечами.
– Если б вы пошли сразу, то могли бы отделаться каким-нибудь не очень серьезным обвинением. Может, даже и до суда бы не дошло.
– Может, – рассудительно согласился Генри. – Но не забывай, что мы в Вермонте.
– Какая, к черту, разница?
– К несчастью, разница есть, и весьма существенная. Если бы дело передали в суд, нас бы судили здесь, в штате. И, осмелюсь добавить, люди далеко не нашего круга.
– И что?
– Можешь приводить любые аргументы, но тебе не удастся убедить меня, что присяжные – заметь, все как один вермонтцы на грани бедности – проявят хоть каплю жалости к четырем студентам, проходящим по обвинению в убийстве их соседа.
– Жители Хэмпдена годами мечтали о чем-то подобном, – добавил Фрэнсис, прикуривая новую сигарету от окурка старой. – Нам бы не удалось отделаться обвинением в непредумышленном убийстве. Скорее всего, нас без долгих разговоров отправили бы на электрический стул.
– Представь, как бы это выглядело, – продолжил Генри. – Нам всем около двадцати, мы образованны, неплохо обеспечены и – что, может быть, самое главное, – не из Вермонта. Думаю, любой беспристрастный судья сделал бы скидку на наш возраст, обстоятельства и так далее, но…
– Четверо богатеньких ребятишек из колледжа? – поддержал его Фрэнсис. – Пьяные? Наглотавшиеся неизвестно чего? Глубокой ночью в частных владениях этого фермера?
– Вы были на его территории?
– Судя по всему, да, – ответил Генри. – Там нашли тело, как писали в газетах.
Я пробыл в Вермонте недолго, но достаточно, чтобы представить себе реакцию любого истинного вермонтца на такое известие. Нарушение границ частных владений было равносильно взлому жилища.
– О боже, – вздохнул я.
– И это еще не все, – сказал Фрэнсис. – Мы были завернуты в простыни. Босиком. В крови с головы до ног. Пьяные в стельку. По-твоему, мы должны были отправиться к шерифу и попытаться все это объяснить?
– Сомневаюсь, что мы смогли бы объяснить хоть что-нибудь, – с задумчивой улыбкой произнес Генри. – Нет, правда – мне кажется, ты не совсем представляешь наше состояние в тот момент. Еще час назад мы были вне себя – в прямом смысле этого выражения. Чтобы выйти так далеко за пределы сознания, требуется сверхчеловеческое усилие, но это пустяки по сравнению с тем, чего стоит возвращение.
– Вот именно. Не стоит думать, будто что-то щелкнуло, и вот мы стоим как ни в чем не бывало, в здравом уме и твердой памяти. Мы были как после электрошоковой терапии.
– До сих пор не понимаю, как нам удалось добраться до дома незамеченными, – заметил Генри.
– Нет, не было ни малейшего шанса состряпать правдоподобную историю. Боже ты мой, я более-менее пришел в себя лишь спустя несколько недель. Камилла так и вовсе три дня не могла говорить.
Тут я вспомнил: Камилла, горло повязано красным шарфом, за весь вечер – ни звука. Ларингит, пояснили они.
– Да, это было очень странно, – сказал Генри. – Она все довольно ясно понимала, но не могла справиться со словами. Как будто перенесла удар. Когда она наконец заговорила, это был не английский и даже не греческий, а французский, который она учила в школе. Простейшие слова. Я помню, как сидел у ее кровати, а она считала до десяти и показывала на предметы вокруг: la fenetre, la chaise…[60]
Фрэнсис засмеялся:
– Глядя на нее, можно было лишь умиляться. Я спросил, как она себя чувствует, а она ответила: «Je me sens comme Helene Keller, mon vieux».[61]
– И вы не позвали врача?
– Смеешься?
– А если б ей не стало лучше?
– Ну, мы тоже прошли через нечто подобное, – сказал Генри. – Только у нас это более или менее прошло через пару часов.
– Вы что, тоже не могли говорить?
– Изодранные в клочья, все в синяках!.. – завелся Фрэнсис. – Да мы были не в состоянии пошевелить ни языком, ни мозгами. Пойди мы в полицию, на нас бы повесили все нераскрытые убийства в Новой Англии за последние пять лет. – Он развернул воображаемую газету. – «Свихнувшиеся хиппи обвиняются в жестоком убийстве птицевода», «Старина Эйб такой-то стал жертвой зверского ритуала».
– «Коренной житель Вермонта растерзан юными сатанистами», – добавил Генри, прикуривая сигарету.
Фрэнсис разразился смехом.
– На беспристрастном слушании дела у нас была бы хоть какая-то надежда, – сказал Генри. – Увы, рассчитывать на это не приходится.
