– …спустя минуту Камилла схватила стеклянную пепельницу и запустила в него, попала ему прямо в грудь.
– Удар был не сильный… – задумчиво сказал Генри, – но пришелся как нельзя вовремя. Он мгновенно умолк и уставился на Камиллу, а я сказал ему, чтобы он прекратил орать, пока не разбудил соседей. Дескать, мы просто сбили оленя по дороге домой.
– Тут он вытер лоб, закатил глаза и понес свое обычное: «блин, ну вы, ребята, меня и напугали», «ох, что-то я, наверно, задремал» и так далее и тому подобное, – продолжил Фрэнсис.
– А пока он так охал и ахал, мы стояли словно статуи – этакая скульптурная группа в окровавленных простынях. Свет горит, на окнах нет штор, с улицы все видно – лучше не придумаешь. Он говорил страшно громко, свет бил в глаза, и я так от всего обессилел, что не мог и пальцем пошевелить – просто стоял и смотрел на него. Господи, мы все в крови этого фермера, везде красные следы, светает, и в довершение всего – Банни. Я совершенно растерялся. Вдруг Камилла сделала самую разумную вещь – выключила свет, и тут я понял, что не важно, на что мы похожи и кто это видит, – нам нужно сию же секунду избавиться от лохмотьев, помыться и привести в порядок квартиру.
– Мне фактически пришлось сдирать с себя эту несчастную простыню, – поежился Фрэнсис. – Кровь засохла, и ткань пристала к коже. Пока я возился, все уже столпились в ванной. Душ хлещет на полную, в ванне бурлит красная вода, на кафеле ржавые лужи. Это был кошмар.
– Нам чудовищно не повезло, что Банни застал нас в таком виде, – покачал головой Генри. – Но, черт побери, не могли же мы дожидаться, когда он соизволит уйти. Всюду кровь, вот-вот проснутся соседи, у меня было полное ощущение, что с минуты на минуту в дверь забарабанит полиция…
– Да, Банни, конечно, оказался жутко некстати, но, с другой стороны, не сказать, что все выглядело так, будто нас накрыл сам Эдгар Гувер,[62] – заметил Фрэнсис.
– Это верно, – отозвался Генри. – Не хочу сказать, что присутствие Банни казалось какой-то неимоверной угрозой, скорее – мелкой неприятностью, я ведь сразу понял, что он начнет все выпытывать. Будь у меня время, я бы усадил его и все объяснил. Вот только времени совершенно не было.
– Господи, Генри, я до сих пор боюсь заходить к тебе в ванную, – содрогнувшись, сказал Фрэнсис. – Раковина в потеках крови, на крючке эта твоя ужасная бритва… На нас живого места не было.
– Хуже всего пришлось Чарльзу.
– Не говори! Он был весь утыкан шипами.
– Вдобавок этот укус…
– Никогда не видел ничего подобного, – покачал головой Фрэнсис. – Сантиметров десять в ширину, следы зубов как впечатанные. Помнишь, что сказал Банни?
Генри рассмеялся:
– Да. Расскажи ему.
– В общем, мы все были в ванной, дверь оставалась приоткрытой, а Банни, судя по всему, подглядывал. Чарльз протянул руку за мылом и тут снаружи – безумно деловой голос Банни: «Слушай, Чарльз, а ведь этот олень тебе чуть руку не отхватил».
– Какое-то время он вертелся рядом, отпуская всевозможные комментарии, – продолжил Генри, – а потом вдруг исчез. Меня встревожил столь внезапный уход, но я был рад, что он наконец перестал путаться под ногами. Нам нужно было успеть многое и в предельно короткий срок.
– А ты не боялся, что он пойдет и кому-нибудь расскажет?
Генри недоуменно посмотрел на меня.
– Кому?
– Ну, мне. Или Марион. Да кому угодно.
– Нет. Тогда у меня не было причин опасаться, что он выкинет нечто подобное. Не забывай, он был с нами во время предыдущих попыток, поэтому наше появление не должно было показаться ему таким уж из ряда вон выходящим. Затея держалась в строгом секрете. Он был посвящен во все с самого начала. Вздумай он кому-нибудь рассказать, ему пришлось бы объяснять всю подноготную – можешь вообразить, какое бы он произвел впечатление. О наших планах знал Джулиан, но я был уверен, что Банни не отважится на разговор с ним без нашего ведома. И, как оказалось, я был прав.
Он помолчал и достал сигарету.
– Уже совсем рассвело, а у нас по-прежнему был полный бардак – на крыльце кровавые следы, повсюду разбросаны хитоны.
Близнецы надели какие-то мои старые вещи и пошли приводить в порядок крыльцо и салон машины. Хитоны нужно было сжечь, но разводить костер на заднем дворе я не хотел. Жечь их внутри тоже было опасно – могла сработать пожарная сигнализация. Хозяйка квартиры постоянно заклинает меня не пользоваться камином – дескать, он не работает, но я всегда подозревал, что это не так. Я решил рискнуть, и, к счастью, подозрение оправдалось.
– От меня не было никакого толка, – вздохнул Фрэнсис.
– Ни малейшего, – язвительно согласился Генри.
– Ничего не мог поделать. Я думал, меня вот-вот вырвет. Так что я просто ушел в комнату Генри и лег спать.
– Да уж, мы все бы тогда с удовольствием отправились спать, но кто-то должен был все убрать. Близнецы вернулись около семи. Я все еще мучился в ванной. Чарльз был утыкан шипами и колючками, как еж. Какое-то время мы с Камиллой вытаскивали их пинцетом, потом я вернулся в ванную – надо было все закончить. Самое трудное было позади, но глаза у меня уже закрывались сами собой. Полотенца выглядели более-менее прилично – мы старались их не трогать, – но все-таки пятна на них остались. Последним усилием я загрузил их в стиральную машину. Близнецы уже спали, на той откидной кровати в дальней комнате, я подвинул Чарльза и тут же отключился.
– Четырнадцать часов. Ни разу в жизни не спал так долго.
– Я тоже. Как убитый. Без снов.
– Это полностью выбивает из колеи. Когда я лег, солнце только всходило, а когда проснулся, было уже темно. Казалось, сон длился всего секунду, вдобавок звонил телефон, и я просто не мог понять, где я. Он все звонил и звонил, тогда я встал и пошел в прихожую. Кто-то сказал, чтоб я не брал трубку, но…
– Это твоя мания – отвечать на телефон, – сказал Генри. – Всегда и везде. Даже в гостях.
– Да, а что мне оставалось делать? Лежать и слушать, как он трезвонит? Короче говоря, я поднял трубку, и это оказался Банни – блаженный, как дитя. «Ну вы, ребят, и офигели! Вы что, в нудисты записались? А вот как насчет завалиться всем поужинать в „Бистро“?» И так далее…
Я подался вперед.
– Постой. Это не тогда, когда?..
Генри кивнул.
– Да, ты тоже пришел. Помнишь?
– Конечно, – ответил я, необъяснимо обрадовавшись, что на сцене наконец появилась моя скромная персона. – Разумеется. Я встретил Банни, когда он шел к вам.
– Не обижайся, но нас немного удивило, что он явился вместе с тобой, – сказал Фрэнсис.
– На самом деле, я думаю, он хотел поговорить обо всем с нами наедине, но это могло и подождать. Я уже говорил тебе, что наше появление не должно было показаться ему таким уж странным. Ведь он был с нами прежде, и выдавались ночи, когда… как это лучше сказать?
– … когда нас всех тошнило и мы возвращались домой лишь под утро, по уши в грязи, – закончил за него Фрэнсис. – Правда, в этот раз мы были в крови и ему наверняка хотелось узнать во всех подробностях, как же мы умудрились сбить оленя, но тем не менее…
Поежившись, я невольно вспомнил рассказ пастухов из «Вакханок»: копыта и окровавленные ребра, петли кишок, свисающие с еловых ветвей.[63] Sparagmos и omophagia – вот как это называлось по-гречески. Разрывание на части и поедание сырой плоти. Внезапно в памяти всплыла другая картина: прихожая Генри, их усталые лица, ехидное приветствие Банни: «Khairete,[64] погубители оленей!»
В тот вечер они были какими-то притихшими и бледными, но не более, чем можно ожидать от жертв сильного похмелья. Только ларингит Камиллы казался странным. Они сказали, что вчера напились в дым; Камилла забыла свитер и простудилась, возвращаясь домой пешком. На улице было темно, и шел дождь.
