затянутую в черную перчатку руку с дверной ручки.
Я прекратил брыкаться и уронил голову на подушку. Я так обрадовался ему, что был готов смеяться от счастья, и в голове у меня был такой кавардак, что, кажется, я таки разразился глупым хихиканьем.
– Франсуа, – проблеял я, как последний идиот.
Закрыв дверь, он подошел и остановился, разглядывая меня. Это действительно был он – снег в волосах, снег на длинном черном пальто.
– С тобой все в порядке? – спросил он, выдержав долгую, издевательскую паузу. Я протер глаза и предпринял вторую попытку:
– Привет. Извини. Все нормально, правда.
Он продолжал меня разглядывать. Потом снял пальто и, положив его на спинку стула, спросил:
– Чаю не хочешь?
– Нет.
– Тогда я заварю себе, если ты не против.
Когда он вернулся с кухни, я уже худо-бедно пришел в себя. Он поставил чайник на батарею и достал чайные пакетики из ящика стола:
– Вот, присоединяйся. Специально оставлю тебе чашку без трещины. Молока на кухне не было.
Его присутствие действовало успокаивающе. Я сидел, пил чай и смотрел, как он снимает туфли и носки и устраивает их возле батареи на просушку. У него были длинные, узкие ступни – пожалуй, даже слишком длинные для его тощих, костлявых лодыжек. Он пошевелил босыми пальцами, посмотрел на меня:
– Жуткая ночь. Ты выходил на улицу?
Я вкратце рассказал ему о своих похождениях, опустив эпизод с девушкой.
– Ничего себе, – сказал он, ослабив узел галстука. – А я просто слонялся по квартире, пугаясь собственной тени.
– Как остальные? Кто-нибудь звонил?
– Нет. Около девяти позвонила мать, но у меня не было сил с ней разговаривать. Соврал, что сижу над домашней работой.
Я уставился на его руки, которые двигались по столу как самостоятельные существа. Заметив мой взгляд, он прижал ладони к столешнице.
– Нервы, – сказал он.
Какое-то время мы просто сидели молча. Я поставил чашку на подоконник и лег, прислонившись затылком к стене. После демерола в голове осталось что-то вроде эффекта Доплера, словно бы мимо с шумом проносились машины и, затихая, исчезали вдали. Я таращился в пустоту – не знаю, как долго, – но мало-помалу начал улавливать, что Фрэнсис смотрит на меня с каким-то странным интересом. Я что-то пробормотал и, спрыгнув с кровати, шагнул к комоду, чтобы достать алкозельтцер.
От резкого движения в глазах потемнело. Ничего не соображая, я безуспешно пытался вспомнить, куда засунул нужную коробку, как вдруг почувствовал, что Фрэнсис стоит прямо у меня за спиной, и обернулся.
Его лицо оказалось совсем близко. Он положил руки мне на плечи и, наклонившись, поцеловал в губы.
Это был настоящий поцелуй – медленный, долгий, основательный. Я потерял равновесие и, стараясь не упасть, схватил его за руку; он втянул воздух, его ладони скользнули мне за спину, и, не успев ничего сообразить, я сам уже целовал его. Острый язык, горький, мужской вкус чая и сигарет.
Тяжело дыша, он высвободился и стал целовать мне шею. Мой взгляд ошалело пронесся по комнате: ничего себе ночка.
– Слушай, Фрэнсис, прекрати.
Он уже расстегивал мне верхнюю пуговицу рубашки, но вдруг зашелся сдавленным смехом.
– Болван, ты хоть знаешь, что у тебя рубашка наизнанку?
Обессиленный и растерянный, я тоже засмеялся:
– Хватит, Фрэнсис, отстань от меня.
– Будет здорово, обещаю.
События развивались. По моим издерганным нервам пробежала предательская искра. Глаза Фрэнсиса за стеклышками пенсне казались неправдоподобно большими и порочными. Он быстро снял его и не глядя бросил на комод.
Тут совершенно неожиданно в дверь постучали. Отшатнувшись друг от друга, мы переглянулись.
Фрэнсис тихо выругался и прикусил губу. В ужасе застегивая рубашку непослушными пальцами, я уже раскрыл рот, но он тут же шикнул на меня.
– А вдруг это?.. – прошептал я.
Я хотел сказать «А вдруг это Генри?», но в голове у меня вертелось «А вдруг это полиция?», и я знал: у Фрэнсиса в голове тот же вопрос.
Снова стук, на этот раз более настойчивый. С колотящимся от страха сердцем я добрался до кровати и сел, стараясь придать себе непринужденный вид. Пригладив волосы, Фрэнсис крикнул: «Войдите!».
Мне было так плохо, что я даже не сразу понял, что на пороге всего лишь Чарльз. Он стоял, опершись локтем о дверной косяк, вокруг шеи небрежными петлями был обмотан красный шарф. С первого взгляда было ясно, что он пьян.
– Привет, – кивнул он Фрэнсису. – А ты-то какого черта здесь забыл?
– Слушай, ты напугал нас до смерти.
– Жалко, не знал, что ты тут окажешься. Генри позвонил и выдернул меня из постели.
Мы оба озадаченно смотрели на него, ожидая разъяснений. Он скинул пальто и, повернувшись, остановил на мне напряженный, водянистый взгляд:
– Ты мне снился.
– Чего?
– Только что вспомнил, – не сразу произнес он. – Сегодня ночью мне приснился сон, и там был ты.
Прежде чем я успел сказать ему, что он мне тоже снился, вмешался Фрэнсис:
– Ладно, Чарльз, что все-таки случилось?
Чарльз пригладил растрепанные волосы.
– Ничего, – ответил он и, сунув руку в карман пальто, достал оттуда пачку сложенных вдоль листков. – Ты сделал домашнее задание по греческому?
Я хлопнул себя по лбу. За все выходные я даже ни разу не вспомнил про задание на понедельник.
– Генри подумал, ты мог забыть. Он позвонил и попросил принести тебе на всякий случай, чтобы ты списал.
Чарльз набрался под завяз, хотя по голосу этого вовсе не чувствовалось. Слова текли плавно, но от него за версту несло виски, и он с трудом держался на ногах. Лицо его ангельски сияло и румянилось.
– Он больше ничего не сказал? Может, он уже что-то слышал?
– Генри очень расстроен из-за погоды. Пока ничего такого он не слышал. Слушайте, ну и жарища здесь у вас, – вздохнул он, скидывая пиджак.
Фрэнсис, закинув ступню одной ноги на колено другой и придерживая на лодыжке чашку, поглядывал на Чарльза с мрачной хитрецой. Пошатнувшись, как кегля, тот резко повернулся к нему:
– Чего уставился?
– Скажи-ка, нет ли у тебя случайно в кармане бутылки?
– Нет.
– Глупости, Чарльз, что же еще может там так плескаться?
– Ну и что с того?
– Я бы не отказался от глоточка.
– Ах так, ну ладно, – недовольно пробубнил Чарльз. Он взял пиджак и вынул из внутреннего кармана плоскую бутылку, где еще оставалось немного виски. – Держи. Только не будь свиньей.
Фрэнсис допил чай и взял бутылку.
– Спасибо, – сказал он и вылил все содержимое в чашку. Я взглянул на него: темный костюм, прямая осанка, небрежно скрещенные ноги – сама респектабельность, если не считать босых ног. Внезапно я понял, что смотрю на него взглядом постороннего, взглядом, каким я смотрел на него при нашей первой встрече, и
