веселья.
На улицах пахло гарью. Со столбов свисали оборванные провода. К Приморской, вдоль Сабанеева моста, обычно тихого, стремились потоки людей с узлами, чемоданами, детьми. Фургоны были набиты вещами, биндюжники шли рядом с лошадьми и страшно ругались. Людской поток стекался к переполненному морскому вокзалу. От пестрых платьев женщин рябило в глазах. Крик, суета заглушали все кругом. Бульвар выглядел запущенным; и веранда над обрывом возле большой лестницы, где они с Верой любили сидеть и есть мороженое, была снесена взрывом. Вместо Лондонской гостиницы громоздились развалины, из которых торчала кариатида с отломанной грудью.
По мостовой прошел отряд черноморцев. Их бушлаты, как в гражданскую войну, были накрест опоясаны пулеметными лентами. Шли молча, с суровыми лицами, и ветер трепал ленты бескозырок.
Мимо Полковского, подняв пыль и бумагу с давно не убираемых мостовых, промчалась грузовая машина с красноармейцами в касках. Он посмотрел им вслед и пошел быстрее, выбрав самый дальний путь в управление пароходства — мимо театра, по улицам Ленина и Дерибасовской: ему хотелось видеть все сразу.
Он вошел во двор управления в тот самый момент, когда мужчина без пиджака подскочил к раскрытому окну, на котором стояла сирена. Раздался отчаянный вой. Служащие управления спускались в убежище; последним шел начальник пароходства, встретивший Полковского с радостью и удивлением. Мезенцев потащил его с собой куда-то вниз, где было набито людьми, пахло сыростью и серые стены и потолок блестели от влаги, а лампочки горели тускло, как в тумане. Они прошли общие отделения убежища и открыли дверь в отдельную подземную комнату с письменным столом, телефонами, диваном и ковром на полу.
Мезенцев стал расспрашивать о рейсе. Полковский скачала рассказывал подробно, потом остановился, задумался и вдруг спросил:
— Это что, бомбардировка?
— Да, — помолчав, ответил Мезенцев, наблюдая за капитаном.
— Как моя семья?
Мезенцев ответил, что третьего дня был у них; дом цел, все в порядке.
Полковский протянул рейсовое донесение и продолжал рассказывать вяло и уже не столь подробно: мысль о семье не давала ему покоя.
Несколько раз Мезенцева вызывали по телефону, он отвечал, распоряжался. Из его разговоров Полковский понял, что где-то несчастье, кого-то ранило, какой-то склад горит. Он старался скрыть тревогу и желание сейчас же бежать к семье, узнать что с ней, увидеть ее.
Повесив трубку, Мезенцев коротко рассказал об ежедневных налетах вражеской авиации, о том, что в городе происходит массовая эвакуация и Вера с детьми должна выехать в субботу на госпитальном пароходе «Аврора»; у нее уже есть каюта, только вещи надо доставить на вокзал.
— Какая «Аврора»? Та, где Володя? — спросил Полковский.
— Да. В первый же день войны ее переоборудовали под госпитальное судно.
— А как Володя, как Петр Акимович?
— Володя молодец! Думаю дать ему судно… Петр Акимович пострадал. Лежит в госпитале.
— Что случилось?
— Известно, бомбежка.
Потом Мезенцев сообщил, что на «Евпатории» пойдет в рейс кто-то другой, а он, Полковский, подождет более важного назначения, а пока он может повидаться с семьей и помочь ей эвакуироваться.
Полковский не стал ждать конца бомбардировки, вышел на опустевшую улицу и быстро пошел мимо остановившихся трамваев и машин, не обращая внимания на свистки постовых. Кругом, казалось с каждой крыши, стреляли по самолетам. Полковскому мерещилось, что с его семьей уже стряслась непоправимая беда.
Он не заметил, как перестали стрелять, улицы наполнились людьми, зазвенели трамваи и город ожил. Когда он повернул на Преображенскую и увидел целым и невредимым свой дом с карнизами, темными узорами и высокими окнами, — у него захватило дух.
Одним махом он поднялся по лестнице на третий этаж и на лестничной площадке увидел Веру, держащую узелок. Рядом с ней стояли дети, Даша и Барс, очевидно возвращающиеся из убежища.
— Вера! — крикнул он.
Она оглянулась, дети закричали «папа», а Барс радостно завизжал. У Полковского внезапно потемнело в глазах. На одно мгновение ему стало дурно, и он бессильно опустил голову на перила.
Вера уронила узелок и сбежала с лестницы. Приподняв голову мужа, она прижала ее к своей груди и в изнеможении закрыла глаза. В ее движениях и молчании сквозили все то горе, страдание, страх за жизнь, за мужа, которые она пережила за эти недели. Полковский сделал движение, чтобы высвободиться из объятий Веры, и почувствовал, как сильно сжались ее руки. Голова его безвольно опустилась к ней на грудь. Он ощущал тепло ее тела и окончательно овладел собой. От радости няня Даша плакала и улыбалась, Барс прыгал и бегал по лестнице сверху вниз и обратно.
Полковский поднял притихших детей на руки и вошел в дом.
Его больно поразил беспорядок в квартире — разбросанные чемоданы, пустые постели, опрокинутые стулья, стол без скатерти. Он грустно улыбнулся: все это чепуха, были бы только они живы. Потом он долгим взглядом посмотрел на жену. Она немного осунулась и выглядела усталой. Под глазами легли черные круги, и ресницы казались длиннее. Дети побледнели, похудели и как-то притихли. На них, очевидно, тяжело отражались ночные бомбардировки. Он подумал, что Вера не представляет, что значат для него она и дети.
15
Стоя на коленях, Полковский заново упаковывал Верины чемоданы, крепко, по-мужски, перевязывая их. Иринка откуда-то выволакивала то поломанную куклу, то старый Верин ридикюль и, шмыгая носом, говорила:
— Папа, не забудь это.
Штанишки у нее сползали и высовывались из-под платья. Она выглядела страшно озабоченной и шныряла по всем комнатам. Витя плакал: отец не захотел уложить в чемодан его банки и коробки со стрекозами и пауками.
— Не плачь, родной, — грустно говорила Вера. — С ними и здесь ничего не случится.
— Да, их разбомбят, — всхлипывал Витя.
Вера сжалилась и отдала сыну для учебников и «зверинца» свой маленький чемодан.
Когда дети занялись упаковкой, Вера стала складывать белье и попросила Полковского продолжать рассказ о рейсе. Стянув ремнями чемодан, Полковский сел на него и, опустив голову, тихо продолжал:
— Птаха не вернулся… и уже не вернется.
— Как!? — прошептала Вера, и лицо ее испуганно вытянулось. — И он?
Полковский взглянул на жену, грустно покачал головой, потом сказал:
— Ты не говори Лоре. Раньше надо будет подготовить ее.
Вера спрятала лицо в стопку белья, и плечи ее затряслись.
— Не надо, не надо, Вера, родная моя, — гладил ее Полковский по голове и плечам. — Я сам скажу ей.
Вытерев глаза, Вера тоскливо произнесла:
— Уже некому говорить, некого готовить… А какая это была девушка!.. За это время я полюбила ее как сестру… Она каждую ночь приходила, помогала… С детьми все говорила… Юра придет… Юра придет… Андрей Сергеевич приведет «Евпаторию»… Успокаивала… Иногда вместе плакали. Зачем она пошла домой?.. Бомба попала в убежище…
Вера зарыдала и, чтобы заглушить рыдания, зарылась лицом в белье.
Полковский приложил кулак ко лбу и закрыл глаза. Он долго так сидел и молчал, потом резко поднялся и стал укладывать вещи во второй чемодан.
Едва он покончил с этой работой, как в дверь постучали. Не дожидаясь ответа, в комнату вошла тетя Соня — курьер пароходства и, передав записку от Мезенцева, сказала, что машина ждет внизу.
Полковский прочел записку, надел пиджак и, сказав жене, что сейчас же вернется, пошел к двери.
— Подожди, — сказала Вера, пошла в спальню и вернулась с плащем: — Надень.
— Ну, что ты, — запротестовал Андрей. — И так жарко! Я сейчас вернусь.
— Надень, прошу тебя, Андрюша, — умоляла Вера. — Мало ли что может быть.
Полковский пожал плечами, и, чтобы не огорчать Веру, положил плащ на руку и вышел вслед за тетей Соней.
Вера остановилась за дверью, прислушиваясь к удаляющимся энергичным шагам мужа. Ей стало тоскливо, она задумалась, сжала пальцами виски.
Из другой комнаты донесся голос Иринки:
— Мама, Витя развязывает!
Вера очнулась, провела рукой по волосам и прошептала: «Что ж, все в порядке вещей». Она думала о вызове мужа; и что-то в душе подсказывало ей, что больше она уже не увидит его в этом доме.
— Папа не скоро придет, — сказал она, вернувшись к детям. — Будем сами связывать.
И, став на колени, как раньше стоял Андрей, она обвязала веревкой третий чемодан.
Как только Полковский вошел в приемную, секретарь Мезенцева сказала:
— Идите скорей, вас ждут.
Рядом с Мезенцевым, лицом к двери, сидел высокий худощавый блондин в чине капитана первого ранга.
— Почему так долго? — нетерпеливо спросил Мезенцев и добавил: — Знакомьтесь.
Капитан первого ранга встал, бесшумно ступил по ковру и сказал, протянув руку:
— Блинов.
Мезенцев объяснил, что Блинов представитель штаба Черноморского флота, и сразу же перешел к делу.
— Завтра вечером надо увести из Одессы плавучий док. За сутки должны успеть подготовиться, — говорил он.
Полковский удивился: в обычных условиях на подготовку дока для перехода через море уходило две недели. Он задумался, но ничего не ответил.
С минуту все молчали.
Блинов, боясь отрицательного ответа, мягко сказал:
