намеревалась вас удочерить…
Афродита была искренне ошеломлена столь виртуозным коленцем голубого враля.
— Да, удочерить, — повторил виконт. — Посему, мадемуазель, без всякого сомнения, вы должны принять наше приглашение. Да-да, в качестве почти приемной дочери нашего глубокочтимого президента вы не только имеете право, но даже обязаны, как мне кажется… Это просто ваш долг, наконец. Извините, что я подчеркиваю этот аспект, но мысль о долге…
— Я понимаю, — перебила его Афродита. У нее не было желания слушать сейчас какие бы то ни было разглагольствования. Достаточно того, что она поняла: этот придаток покойницы явно заинтересован в ее присутствии на банкете. Что ж, она доставит ему такое удовольствие, тем более, что это даст возможность разглядеть получше их сборище.
— Ну, если дело обстоит таким образом, — сказала она после некоторого раздумья, — то я бы не хотела, чтобы меня упрекнули в пренебрежении долгом. Я принимаю ваше приглашение, месье.
— О! Вы доставите моим друзьям огромную радость. Прошу вас, моя машина ждет за углом.
Афродита не упустила легчайшей усмешки на тонких сухих губах виконта. Сунула руку в карман и погладила Августа, который устроился, наконец, на справке и теперь, вероятно, мечтал о завалящей мухе.
…У роскошного входа столбом стоял портье, надутый и чванный, как сам отель. Когда Афродита подошла к дверям, он изобразил брезгливое удивление, брови его так поднялись, что Афродита поняла: внутрь она попадет только через труп этого цербера. Но труп не потребовался. Виконт обладал, очевидно, способностью испускать из своей палкообразной особы некие флюиды, которые мгновенно очищали путь от портье, затыкали рты гардеробщикам и так далее.
И вот Афродита вошла в вестибюль, устланный коврами, украшенный бархатом и плюшем.
— Где я, черт побери? — пробормотала она. — В каком веке?
Виконт выдал очередную порцию флюидов. Ни тени иронии. Торжественность. Достоинство. Приглашающий жест руки. И Афродита оказалась в сверкающем зале, где шуршали и жужжали блистательные отпрыски господствующей фауны ископаемых времен.
В первый момент она слегка растерялась и сделала слабую попытку оправить на себе джемпер. Виконт заметил ее жест и презрительно опустил уголки высохшего жабьего рта. Она силилась вспомнить, как вести себя в подобной среде. Реверанс в джинсах? Нелепо. Да, бог мой, обойдутся! И она решила быть такой, как всегда.
Церемония представления прошла, кажется, гладко, несмотря на иронические гримасы, от которых Афродита не могла удержаться. Светское общество нашло в себе силы скрыть свое изумление, а порой отвращение. Мужчины держались с достоинством, а дамы, декольтированные более, чем наполовину, снисходительно не замечали ее весьма странного туалета, одаривали заученно-милыми улыбками. В спешке Афродита плохо запомнила многоступенчатые обозначения всех этих двуногих рудиментов. Только сев, наконец, за стол рядом с де Бассакуром и задумчиво склонив голову, в то время как невидимый хор (скорее всего магнитофонная запись) пел грегорианский хорал, она попыталась навести какой-то порядок в голове насчет рангов, чинов и званий присутствующих. Кто-нибудь другой потерпел бы здесь неудачу, но Афродита была хорошо натренирована по части классификации и систематизации насекомых. Та же методика пригодилась и сейчас. Сидящий слева от нее полковник граф фон Хазенталь, в форме королевских кирасиров, с его вульгарно-важными и вместе с тем фальшивыми жестами очень походил на желтого усатого жука-дровосека. Даму в полосатой робе, с большим бюстом, украшенным лилией, она невольно сравнила с колорадским жуком. Это была герцогиня Изабелла де Мумо — потомок камеристки самой маркизы де Помпадур, которая, как говорят, не раз одалживала свою верную прислужницу разным принцам крови и даже королю, чем герцогиня Изабелла немало гордилась.
Возле нее сидел монсиньор Берлини, сильно походивший, по мнению Афродиты, на капустного червя. Другой соседкой была ящерица с моноклем — Герлинда фон Шнепфенфус, безмерно гордившаяся тем, что живет в богадельне для дворян. Далее располагалась юркая блоха — графиня Эрентраут Мария фон Хазенталь, давшая обет не носить бархат, атлас и прочие дорогие ткани до тех пор, пока в Ганновере не восстановится законная династия. Графиня была ужасно рассержена на пруссаков, разграбивших в 1866 году Ганновер, и только теперешняя коммунистическая угроза сдерживала ее гнев. Сами понимаете, мщение следует пока отложить. На другом конце стола возвышался великан с черной бородищей. Он был, видимо, чем-то сильно взволнован и потому изредка судорожно всхлипывал. Из-за величины и дикого вида Афродита без колебания отнесла его к жукам-оленерогам. Позднее она узнала, что это князь Червенков, бывший третий адъютант наследника русского престола. По сию пору князь со слезами умиления вспоминал, как цесаревич, осердясь, бил его по щекам. Неподалеку нервно ломал пальцы граф Бенвенуто Конде делла Скала, принадлежавший по прямой линии к потомкам веронского диктатора начала Ренессанса. Любившие пожить в свое удовольствие предки наградили графа ранней импотенцией и наследственной эпилепсией. Афродита уподобила графский род жукам-короедам, которые долго и по всем правилам выедают кору, приводя дерево к гнили и запустению…
На этом практикум по энтомологии прервался, ибо Афродита уловила нарастающее крещендо хорала и, кроме того, князь Червенков вдруг перестал всхлипывать. Едва прогремело заключительное «Амен!», как в зале появились ливрейные лакеи, по одному на каждого гостя. Возле Афродиты возник необыкновенно толстый, астматического вида мужчина. Поклонившись, он положил на ее тарелку ломтики лука, полил их винным уксусом и тминным соком, затем снова поклонился, пожелал: «Приятного аппетита, милостивая государыня!» — и исчез. Так свершилось вступление к тризне, которая была чем угодно, но только не скромным поминальным обедом, обещанным виконтом. После водки, поданной в целях сохранения первозданного аромата в особых бочонках, — обстоятельство, вызывавшее жест удивления даже у видавшего виды графа делла Скала, — приступили к паштетам, дополненным болгарским перцем и цветной капустой. Последовавший затем стакан сухого красного вина знаменовал начало главной стадии обеда. На вопрос Афродиты по поводу своеобразия трапезы виконт со сдержанной чванливостью сообщил, что меню составлено по образцу поминальных обедов сербского королевского двора. Потрясающая информация не произвела, однако, впечатления на вопросившую. Затиснув себе в рот солидный кусок только что поданной каракатицы в чесночном соусе, она лишь одобрительно кивнула головой. Но осталось неясным, относилось ли одобрение к вареному моллюску или к музейности меню. Сам виконт едва прикоснулся к каракатице, но тотчас извлек из кармана изящный флакончик с некой ароматной жидкостью и поднес ко рту, чтобы, очевидно, избавиться от не слишком изысканного чесночного духа.
Афродита обнаружила аппетит кочующей саранчи: с неменьшим рвением накинулась она на следующее блюдо — леща в масле, винном уксусе и опять же чесноке, с гарниром из толстых чечевичных оладий и мучных блинов. Ко всему она выпила не меньше семи бокалов сухого вина, а кроме того, стараясь не привлекать излишнего внимания, очистила вазу с фруктами, поданными к десерту. Виконт и богаделка Герлинда фон Шнепфенфус, тоже весьма сдержанная в еде, украдкой перекрестились, наблюдая эту картину. Но что до остальных, то они мало чем уступали молодой француженке и к тому же отнюдь не тревожились, что алкоголь может обесцветить небесную голубизну их крови. Это успокаивающе действовало на Афродиту.
Рты были заняты, поэтому говорили мало. Так, Афродита узнала, что Изабелла де Мумо присягнула новым таблеткам «Фигуретта», призванным реконструировать ее фигуру. Однако, судя по габаритам герцогини, здесь больше подошли бы археологические раскопки. Герлинда фон Шнепфенфус в перерывах между своими скромными дегустациями слушала нравоучения монсиньора Барлини насчет того, что современные вкусы требуют от женщины полноты, умеренного распутства и разумного непослушания.
Безусловно, подобная позиция монсиньора объяснялась не иначе как кознями сатаны, с которым святой отец тесно общался в силу своей профессии. Похожий на растолстевшего черного таракана барон Филипп де Чинфуего да Миердадиос, адъютант последнего коронованного испанского Бурбона, сетовал на утрату дворянством чувства достоинства и сословной гордости. Как иначе можно объяснить, что недавно некая герцогиня возглавила банду крестьян, требовавших ликвидации американской базы близ Кадиса. Граф делла Скала разделял его озабоченность и говорил о наступивших плохих временах, настолько плохих, что ему пришлось недавно продать один из семи своих замков.
Остальные больше помалкивали. Супругам Хазенталь, судя по всему, уже давно было не о чем говорить. Князь Червенков людоедски чавкал, полковник Трутц фон Гофманзау обходился сумрачным сопением. Виконт лишь сухо отвечал на обращенные к нему вопросы. В его позе Афродита все время ощущала какое-то напряжение. Казалось, он чего-то ждет. Во всяком случае, он часто поглядывал на вход в пиршественный зал.
Она не ошиблась. Едва трапеза закончилась и на освобожденный стол водрузили толстые большие свечи в подсвечниках, как двери отворились и в зал энергично вошел человек среднего роста и возраста, облаченный в визитку. Его встретил едва ли не радостно вскочивший с места виконт де Бассакур. Пришельца с почетом усадили рядом с графом Хазенталем в верхней части стола, так что Афродита имела возможность разглядеть его великолепный небесно-голубой галстук. Виконт, стоя, представил гостя: бургомистр, доктор Непомук Крафт, член провинциального комитета Христианско-демократического союза. И подчеркнул, что, несмотря на всю свою занятость, доктор выкроил время, чтобы сказать несколько добрых слов памяти драгоценной баронессы фон унд цу Гуммерланг унд Беллерзин в кругу близких друзей и единомышленников безвременно почившей.
Бургомистр, действительно, произнес весьма прочувствованную, а, главное, длинную речь. Для начала он кратенько набросал биографию покойницы, затем развернул широкоформатную картину ее нечеловеческих достоинств, главным из которых было глубочайшее осознание благородных ценностей прошлого, которым она сумела придать современное звучание. Эти ценности — Бог, Король, Отечество, взятые как единство. Затем христианин-демократ пожонглировал словом «логически», и к общему удовольствию выяснилось, что помянутые ценности и программа его партии тоже сливаются в ликующее единство, называемое христианско-западными ценностями. А для их-то огнеупорной и морозоустойчивой обороны от всемирной коммунистической опасности и было явлено страдающему человечеству Европейское движение за монархию во главе с баронессой ф. у. ц. Г. у. Б. «Все за ЕДМ!» — призвал оратор и спустя длительное время закончил, наконец, свою речь душераздирающим, хотя и не совсем грамотным воплем:
— Она погибла, как мученица чаяний народов истинно западного духа, которую мир не забудет никогда!
Раздались недружные аплодисменты. Одуревшая от битвы с инспектором Баллером, последующего чревоугодия, трескучей болтовни Крафта, задремавшая Афродита очнулась и тоже вяло похлопала. Оратор раскланялся во все стороны, посиял улыбками и сел. Поднялся виконт, поблагодарил Крафта, который удовлетворенно поглаживал свой феноменальный галстук. Еще во вемя речи подали бокалы с роскошным «бурбоном», а к нему не менее роскошное мокко, и теперь все за это взялись… Позднее Афродита никак не могла понять, почему взгляд ее упрямо возвращался к этой паре — доктору Крафту и полковнику Хазенталю. То ли подсознание не могло освободиться от голубых чар галстука, то ли позабавил маленький спектакль, когда доктор и полковник поднялись и начали что-то друг другу говорить, раскланиваться, звенеть хрустальными бокалами. Что бы там ни было, но она вдруг увидела, как закованный в свою кирасу граф фон Хазенталь внезапно схватился рукой за горло, выкатил глаза и широко раскрыл рот. Он хватал, хватал воздух, все больше задыхаясь, синея, и, наконец, с грохотом рухнул на пол.
— Сигизмунд! — отчаянно взвизгнула графиня фон Хазенталь, и Афродита в секундном оцепенении почувствовала даже какую-то к ней признательность, ибо впервые услышала имя полковника. Зал замер.
— Он мертв, — коротко и жутко проблеял виконт де Бассакур, единственный, кажется, кто сохранил присутствие духа. И с достоинством поспешил на помощь полковнику. Затем в гнетущей тишине вновь раздался его странный голос:
— Я вынужден просить всех присутствующих оставаться на местах до прихода полиции!
До этого момента Афродита следила за событиями хоть и с интересом, но довольно равнодушно. А теперь… Полиция, — подумала она. — Новая встреча с инспектором Баллером? Ведь он же сразу в нее вцепится! Что ни говори, а где бы она ни появилась, трупы так на нее и валятся. И только законченный кретин мог посчитать это случайностью. Но инспектор Баллер отнюдь не был кретином… Скорее всего, он тут же на всякий случай ее арестует, прежде чем начнет знакомиться с обстоятельствами таинственной смерти графа. От этих мыслей у Афродиты появилось жгучее желание освежиться еще одним бокалом «бурбона». Она немедленно кликнула своего лакея.
Общая нервозность, вся мрачная атмосфера трагического происшествия отразилась, наверное, на обслуживающем персонале. Во всяком случае, на прикрепленном к Афродите толстяке. Спеша к ней с бокалом, он вдруг споткнулся и вылил благородную огненосную жидкость на не менее благородную форму полковника Трутц фон Гофманзау. Полковник, молча блуждавший глазами по залу, вскрикнул и, ни секунды не колеблясь, съездил лакея по физиономии. И тут опять произошли странные вещи. Толстяк… ответил еще более сильным ударом, но почему-то попал не в полковника, а в виконта де Бассакура, который попытался вмешаться и в результате поплатился за свое достойное одних лишь похвал поведение. Палкообразная его особа, не выдержав надругательства, скрылась с деревянным стуком под столом. В наступившем замешательстве толстяк схватил Афродиту выше локтя и приказал: «Идемте!» Через
