генерал не целовал… И не думал, а вот привел Господь дожить…» До слез рад…
Непорожнев покрутил головой и даже замычал. Трудно было разобрать, смеется он или боль сердечную хочет выразить этими звуками.
— Плохо живется, Андрей Петрович! — воскликнул он неожиданно переменившимся, совсем другим голосом, трезвым, искренним и горьким. — Тошно… Годов десять водки и в рот не брал, теперь — пью: душа горит… вертит вокруг сердца… душно в собственной рубахе… И всего обиднее за эту пихру, за наш народ! Не стоют они, сукины дети, ни гроша! Никакой твердости, никакого понятия… Горит душа: Боже мой, что было и что стало!.. Вспомнил и… и вот пришел к вам… под секретом, разумеется. Первым долгом — взглянуть, как вы тут… А во-вторых, сказать: на этих днях обыск у вас будет… верно!.. Я уж знаю. Так вы… того… Книжечки, какие получше, я у вас уж заберу… да…
Он около часу рылся в книжном шкафе, продолжая рассказывать об Угре, о распространяемых им прокламациях «Союза русского народа», о корреспонденциях в ведомости с описанием торжественных встреч и проводов. Наконец набрал с полсотни брошюрок, спрятал их под мундир и, похлопав себя по животу, сказал:
— Вот теперь у меня фигура поантичней будет. Как у господина у хорошего…
Прощаясь, он расцеловался с Лапиным, даже перекрестил его, потом заплакал чувствительными слезами подвыпившего человека. Уже совсем выйдя, он снова вернулся и спросил тревожным тоном:
— А что, водку мне не вредно?..
— Очень вредно, — сказал Лапин с весом.
— А ежели я коньячок?..
Дня через три действительно в квартиру доктора пришли полицейские чины с обыском. Это, впрочем, был скорее визит хороших знакомых, чем обыск, хотя знакомым из всех пяти лиц был один лишь Авдюшкин. Пристав, заседатель и два казака с полицейскими медалями были люди, новые для Лапина.
И пристав, и заседатель были в тужурках цвета хаки, при холодном оружии (у заседателя, впрочем, из кармана предательски выглядывала ручка револьвера). Они расшаркались с ловкостью почти военных людей и поочередно отрекомендовались:
— Полицейский пристав станицы Бобровской.
— Заседатель первого участка.
По узеньким погонам на их плечах, с одним просветом и как будто одной звездочкой, Лапин определил их чин: коллежские регистраторы. И от того, что чин был не очень велик, в голове мелькнула самонадеянная мысль: не так уж страшно!..
Пегое лицо пристава, изрытое рябинами и закопченное, очень напоминало морду не очень породистой, но серьезной легавой собаки — из тех склонных к созерцательности собак, что любят мирно дремать под окном у кухни да изредка, без особой охоты, щелкать зубами против надоедливых мух. Заседатель напоминал скорее суетливого, но неосновательного щенка и был весь точно сметаной вымазан: белые, торчащие из носа усы, белые брови, редкая белая шерсть на голове, не прикрывавшая прыщей на коже, и шмыгающий по сторонам трусливо-вороватый взгляд.
Пристав не без торжественности возложил на стол свой портфель, медленно раскрыл его и с глубокой, почти бездонной почтительностью извлек оттуда полулист бумаги.
— Вот позвольте предъявить сей документ, — сказал он деланно-равнодушным тоном, который предназначен был, видимо, подавлять своим ледяным холодом.
Самое обыкновенное предписание: на основании такого-то параграфа положения об усиленной охране произвести обыск для обнаружения нелегальной литературы. Точная ссылка на параграфы делала документ прямо идеальным с точки зрения законности. И все-таки в душе у Лапина в первый момент невольно, как звук неискоренимой человеческой слабости, поднялось чувство обиды и встали наивные вопросы: почему?.. На каком основании?.. По какому поводу?.. Однако некоторым усилием воли он заставил себя сделать веселую мину в скверной игре и беззаботным тоном сказал, указывая на книжные шкафы и письменный стол:
— Не угодно ли?
Оба коллежские регистратора откашлялись. Кинули взгляд сперва издали, словно измеряли расстояние, прицеливались. Потом подступили ближе. Заседатель начал проворно выхватывать брошюры в красных обложках. Пристав с другой полки взял первую подвернувшуюся книгу и остановил свой взор на заглавии.
— «Записки революционера».
Крякнул. Радость ли была в этом коротком, внушительном звуке или неодобрение, — трудно было определить.
— «Записки ре-во-лю-ци-о-не-ра»! — повторил он раздельно. — Я… сяду?
— Пожалуйста.
Он сел, раскрыл книгу и стал читать. Долго читал. Перелистывал и опять читал. Крякал и на минуту останавливался. Тогда на лице его застывало выражение озадаченного пса, увидевшего в реке отражение солнца и облаков.
Заседатель между тем набрал уже целый ворох нелегальной литературы: «Журнал для всех», «Былое», брошюры в красных обложках со статьями Л. Толстого. Но лондонское издание тех же статей — в голубой обложке — лишь повертел в руках и положил на место. В сомнительных случаях он боком подвигался к приставу и шепотом и мимикой спрашивал у него указаний. Пристав, занятый «Записками революционера», коротко ляскал зубами, как будто отпугивал надоедливую муху, и снова погружался в чтение.
— Чтобы эту книгу правильно определить, ее всю прочитать нужно, — обратился он наконец к Лапину тоном упрека.
— Это долго, — сказал доктор виноватым голосом (как-то само собой возникло в нем неожиданное и непонятное чувство виноватости).
— То-то и есть! Поэтому я… приобщу ее к делу!
— А вы давно в полицейской службе служите? — спросил доктор.
— Нет, не очень, — простодушно-серьезным тоном ответил пристав. — Учителем был двенадцать лет… приходским. А что?
— Да так…
Лапин слегка замялся, затрудняясь объяснить свое любопытство.
— Не заметно в вас этого… как бы сказать… навыка… Вот жандармы, например, — у них живо: взглянул на заглавие — сюда или туда… А вы колеблетесь, боретесь с сомнениями…
— Да… те народ практикованный… А мы недавно… Мой коллега — из ветеринарных фельдшеров, тоже практики не имел.
— Не одна практика. И соображение нужно…
— Да ведь мы, можно сказать, только начинающие! — В голосе пристава зазвучало даже чувство обиды. — Всякое дело навыка требует, — вы сами понимаете! Сразу-то и вошь не поймаешь…
И, как бы желая опровергнуть неосновательно обнаруженное доктором предпочтение жандармов, он строгим голосом спросил:
— А вот, позвольте узнать, где прокламации у вас хранятся? Открыл ящик письменного стола, взял пачку писем и, не читая, присоединил к «Запискам революционера».
— А в этом ящике что? Вырезки из газет? Ну, это тут целую неделю разбирать надо… Приобщу к делу… Там будет видно… А-а, деньги, золотцо…
Он взял в руки несколько золотых монет, вскинул их на ладони, перебирал, рассматривал, перетирал пальцами, и лицо его осветилось каким-то родственным, ласковым выражением.
— Не фальшивые? — усмехаясь, подмигнул он левым глазом.
— Может, взяли бы один… на память? — сказал доктор с невинным видом.
Пристав опустил глаза и отвернулся. Потом вздохнул и положил монеты в коробочку с перьями. Но не взял. Опять принялся было за поиски, но, смеривши глазом ворох книг на диване и вороха бумаг на столе и стульях, сказал в раздумье:
— А, пожалуй, достаточно?.. Да, довольно будет!
Он достал из портфеля лист бумаги и принялся писать протокол. Заседатель от скуки подошел к
