— Уберите его от меня.
— Я им займусь, — заявил Сент-Джон.
Тристан рявкнул на него:
— Нет, если хотите жить.
Дибблер вытянулся и оперся пикой о пол.
— Здесь и сейчас, ублюдок — наш пленник.
— Полномочный документ дает мне право на него, — ответил Сент-Джон.
Пэн резко развернулась.
— Нет, я хочу его.
Тристан испытал облегчение, которое тут же схлынуло.
— Я хочу его, — продолжила Пэн. — И когда придет лодка с припасами, я отвезу его в Англию сама и передам министру ее Величества.
— Ты не можешь этого сделать, — возразил Тристан, пытаясь сдержаться.
Она посмотрела на него невидящим взглядом.
— Я хочу увидеть его в цепях.
— Отдайте его мне, — заявил Сент-Джон, — и ваше желание тут же исполнится.
— Сниггс, Турнеп, Видл — проводите лорда Моргана из Хайклиффа и поднимите за ним подъемный мост.
Сниггс и его компания окружили своего подопечного. Сент-Джон выругался и попытался оттолкнуть пику Сниггса, но Сниггс увернулся от удара и приставил кончик своего оружия к камзолу своего пленника.
Сент-Джон схватился за древко пики.
— Подождите, — сказал ему Тристан. — Если Вам удастся пробиться сквозь них, Вам еще придется иметь дело со мной.
Сент-Джон выкрикнул проклятие и отнял руки от основания пики и повернулся спиной к Тристану и Пэн. Тристан смотрел, как тот уходит, затем снова взглянул на Пэн. Она на него не смотрела.
— Дибблер, сейчас, — сказала Пэн.
Дибблер прыгнул перед Тристаном и ударил основание пики его по запястью. Его рука онемела, и он уронил шпагу Сент-Джона. Боль охватила его руку, а в это время Эрбут подскочил и освободил его от шпаги в ножнах. Держа свое запястье, Тристан мог только стиснуть зубы и бороться с болью, пока другие слуги Пэн окружили его. Один из них ударил его ржавой алебардой. С ревом он развернулся и попытался достать виновного, но они все находились вне его досягаемости.
— Пэнелопа Грейс Фэйрфакс, ты сейчас же отзовешь этих вооруженных грызунов!
Пэн повернулась лицом к стене и прорыдала:
— Дибблер, пожалуйста, уходи сейчас же. Уходи.
Дибблер кольнул Тристана в спину наконечником пики.
— Посмотрите, что Вы наделали. Вы разбили ей сердце. Оставьте ее в покое, Вы, распутник, священник, папист, а к тому же обманщик. Меня от Вас тошнит.
Тристан, видя их численное превосходство, понял, что ему не уйти без борьбы, в которой один из невольных защитников Пэн промахнется, и, вероятно, протаранит ее вместо него. Не желая рисковать, он на мгновение прекратил сопротивление и позволил Дибблеру протащить себя вниз по лестнице через зал, и еще один пролет вниз, который вел от бювета глубоко под имение. Оказавшись в темноте, его затолкали в комнату, освещенную только одной лампой.
Кто-то с трудом распахнул дверь, оснащенную тяжелыми заклепками и гвоздями. Дибблер подтолкнул его, и он ступил в темноту. Дверь захлопнулась. Засов опустился. И он оказался запертым в камере без света.
Эта темнота в точности повторяла темноту его памяти. Внезапно, ему снова пришлось бороться с ужасом. Он подавил гневом свою тревогу.
Пэн следовало доверять ему, а не верить лжи какого-то незнакомца. Это все ложь. Должно быть ложью. И из-за этого Пэн его покинула.
Каким-то образом ощущение брошенности принесло с собой кошмарные чувства — чувства настолько страшные, что он почти возненавидел ее, за то, что она их вызвала. У Тристана аж дух захватило при этом наплыве, а затем он ударил кулаком в каменную стену, чтобы выбросить эти мысли из своей головы. Он лучше подумает о Сент-Джоне.
Иисусе, вот загадка. Из всего, что только что приключилось, он был совершенно уверен в одном: Сент-Джон не поведал всей правды. Если бы он был просто королевским агентом, зачем тогда эта странная беседа наедине? Нет, Сент-Джон ненавидел его по своим серьезным и глубоко личным причинам, а не только по политическим мотивам. Почему? Сомнение вновь охватило его, пока он рыскал в памяти в поисках ответа. Священник ли он?
«Милосердный боже, нет», — пробормотал он про себя.
Внезапно окошко в двери его камеры открылось, и показалось залитое слезами, бледное личико Пэн.
— Зачем ты притворялся, что любишь меня?
Он был все еще во власти размышлений о собственной проблеме, у него просто не оставалось терпения для ее сомнений.
— Божья кровь, я не притворялся.
Он заметил, что слезы вновь показались в уголках ее глаз. — Не надо, Гратиана. Не надо. Я бы никогда не причинил тебе боль. Не верь ему. Поверь мне. Я не могу быть тем человеком, который способен так тебя предать. Священник, клянусь распятием. Нарушить свои клятвы. Ты не можешь, разумеется, считать меня способным на такое.
— Хотела бы я тебе верить, — заговорила Пэн. — Но ты оказался совсем не таким, Тристан, и я думаю, ты разбил мне сердце. — Он услышал смирение в ее голосе.
— Сент-Джон лжет, а не я. Ты же знаешь меня. Как ты можешь не знать, когда я был внутри тебя? Излился в твое тело, полностью отдался тебе. У тебя не должно быть сомнений по поводу моей чести и того, что я чувствую.
— Я хотела бы верить тебе. Я бы так этого хотела. И я бы поверила, если бы не шрам. И не говори мне, что Сент-Джон и есть священник. — Она наклонилась поближе к нему, ее глаза горели, а голос зазвенел в пустой комнате. — У него нет шрама, а у тебя есть. Ты что, считаешь, что я не хотела бы тебе поверить? Я попыталась доказать, что этот человек лжет, но мне это не удалось. Эти бумаги подлинны. Я могу узнать внешний вид королевской печати, когда вижу ее.
Тристан покачал головой:
— Я не знаю правды, но я чувствую, кто я и знаю, что Сент-Джон знает больше, чем говорит. Разве ты этого не заметила? Здесь, вероятно, какая-то путаница.
— Да, — сказала Пэн. — У меня в голове.
Он ударил кулаком в дверь.
— Я тебе полностью отдался, но ты решила поверить ему, а не мне.
Пэн дрожащими руками вытерла слезу со своей щеки.
— Я и не думала, что ты поймешь, — заявила она.
— Я действительно не понимаю.
— Возможно, временами я не следую правилам.
— Временами? Большую часть времени.
— Я храбрее и крепче, чем ты думаешь. И я знаю, что происходит в мире. Я знаю, что папистская Франция является врагом Англии и королевы. И ни один французский шпион не сможет использовать меня и мой остров для коварных махинаций против ее Величества.
Тристан вцепился в дверь, которая их разделяла.
— Почему ты не можешь мне поверить?
— Я уже давно научилась смотреть горькой правде в глаза. Я смогу пережить твое предательство и твою ложь, Тристан, и я выполню свой долг добропорядочной англичанки. Без сомнения, ее Величество прикажет своим министрам допросить тебя. Я понимаю, что это значит, и я просто не могу вынести даже одной мысли об этом.
— Тогда выпусти меня из этой камеры.
— Ты считаешь меня дурой, безумной, болтливой дурой. Ты использовал мое сострадание против меня, но больше этого не будет. Ты больше не увидишь мою радость. Я откажусь от доброты, веселья и любви. И прежде чем я закончу, ты проклянешь тот день, когда решил одурачить меня.
Глава 11
Пэн со стоном открыла глаза и в смятении огляделась. Он свернулась калачиком на полу своей старой спальни, спальни Тристана, среди тросника. Перевернувшись, он медленно закрыла и открыла глаза, силясь вспомнить, как она тут оказалась. Несколько минут она ничего не могла припомнить.
Ее руки болели. Она посмотрела на них и увидела, что они сжимают разорванную рубашку Тристана. Они кровоточили и были покрыты синяками.
Слегка ослабив хватку на предмете одежды, она заметила красные следы на полу. Должно быть, он била там по полу кулаками. Ее глаза опухли и горели. Волосы спутались и упали ей на лицо. Она уронила рубашку и нерешительно стала расчесывать спутанный клубок волос.
Должно быть, она долго плакала, ее лицо, горло и шея были мокрыми. Она стала неясно раздумывать, сколько же она плакала. Посмотрев в окно, она увидела, что день еще не закончился.
Ноги сильно болели, поэтому она поднялась медленно, как старуха. Все мышцы в руках и ногах болели, как будто у нее началась лихорадка. Боль в сознании тоже не проходила.
Мысли затуманили ее разум и лениво слонялись там — бессмысленные, мрачные мысли.
Ее взгляд бесцельно скользил по спальне, и, наконец, она выбралась на площадку, а потом пошла вверх по узкой лестнице, ведущей к башенным бойницам. Ослабленными руками она толкнула дверь и вышла на солнце. Она забыла свой плащ, и поздний ветерок пробирал до костей, заставляя ее дрожать и бодря. На западе солнце плавало в абрикосово-красной дымке. Море набегала на скалы внизу, словно ничего не случилось. Пэн глядела на белую, бурлящую пену, как она ударяется о камень и растекается по нему. В ней самой проснулось эхо буйства моря, но оно умирало, совсем, как ее душа. Тристан убил ее, а она помогла ему в этом.
Она влюбилась в священника. Она легла со священником. Испытывая тошноту при одной этой мысли, она наткнулась на бойницу между двумя зубцами. Устроившись в углублении, она закрыла лицо руками, пытаясь рассуждать здраво. Но здравый смысл не имел ничего общего с клубком ее эмоций.
Не имело значения, что она не была паписткой, она все еще приходила в ужас от осквернения, которое она совершила. Священники Римского Епископата должны были соблюдать целибат. Тристан прикасался к ней с таким искусством и мастерством, которые опровергали целибат. Он принял ее любовь и использовал в своих собственных замыслах, для собственного удовольствия. Что за мужчина мог принять священные обеты, а потом легко нарушить их самым грязным и распутным способом?
А он был также и шпионом. Французским шпионом. Эти бумаги доказывали, что он был врагом Англии и королевы. Тристан служил кардиналу Лотарингскому, дяде королевы
