Двадцать лет в батискафе.

фотопортрета. Затем со скоростью 3 узла «Архимед» обследует эту равнину, испещренную бороздками вплоть до самого «горизонта»; читатель простит мне это слово, зная, что наше поле зрения ограничено несколькими десятками метров. В 18 часов возвращаемся на поверхность и, продув шах­ту, поднимаемся в рубку, с удовольствием вдыхая теплый пред­вечерний воздух.

Три дня спустя, в 10 милях от Куширо, мы попали в густой туман, и «Марсель ле Биан» подходил к порту, используя только радиолокатор. Наконец мы услышали рев сирены маяка; этот заунывный звук потом провожал нас всякий раз, как мы вы­ходили на погружения в район Курильских островов. 10 июля, с опозданием на полтора месяца, мы вошли в порт Куширо, где нас давно дожидался фрегат «Матсу».

ЗА 9000 МЕТРОВ

В газетах о масштабах офици­альных банкетов часто судят по числу приглашенных на единицу площади. В этом от­ношении банкеты в Куширо — один был дан в нашу честь членами муниципалитета, а на второй мы пригласили их — сильно отличались один от другого. Первый назывался «шашлык Чингисхана» и проходил на открытом воздухе, так что места там было достаточно. Мы сидели по пять-шесть человек за столиком; в центре столика стояла жаровня. Был сильный ветер, глаза застилало дымом. В одной руке я держал зонтик, так как шел дождь, а другой пе­реворачивал свой шашлык; так поступали все, и мясо, между прочим, получилось отменное. Поскольку дело было как-никак в июле, на нас была летняя форма — белые парусиновые ки­тели и брюки, которые насквозь промокли и липли к телу. Что же касается речей, то слова о солидарности военно-морских фло­тов мира и об успехах океанографии бросались — в самом бу­ квальном смысле слова — на ветер. Тем не менее, несмотря на ветер и языковой барьер, я прекрасно понимал ораторов — все эти речи я давно уже знал наизусть.

Совсем иначе выглядел банкет в кают-компании «Марселя ле Биан»! Рассчитана она на восемь человек, нас было человек двенадцать, а приглашенных — человек тридцать. Наши гости получили полное представление о тесноте в кабине батискафа и учтиво выразили нам свое удовлетворение.

Моей личной удачей на этом банкете была встреча с коман­диром океанографического судна «Умитака Мару»; им ока­зался наш старый друг капитан Озава, который еще раз заявил, что в районе Курильской впадины нет глубин, превышающих 9600 метров.

13 июля в сопровождении фрегата «Матсу» мы взяли курс на Курилы. Предстояло тридцать шесть часов хода на буксире. Море было сравнительно спокойно. Разумеется, не штиль — та­кого здесь не бывает,— а пологая зыбь, не мешающая погру­жению. Через регулярные промежутки времени раздавался рев сирены на маяке: море покрывала сплошная пелена тумана. За приближением к другим судам следили радиолокаторы, а свое местонахождение мы устанавливали по сигналам «лорана».

На рассвете 15 июля мы пришли в район погружения. Еще несколько часов хода — и эхолот показывает 9600 метров. Оче­видно, это максимальная глубина впадины. На всякий случай промеряем глубину на полосе длиной 8 миль, но, вопреки на­шим надеждам, большей глубины не нашли. На эту разведку ушло драгоценное время. Из-за тумана нам надо вернуться на поверхность до наступления темноты, поэтому решаем срочно начинать погружение, тем более, что течение грозит снести нас в сторону от самого глубоководного участка впадины.

Последнее показание эхолота — 9200 метров. Спускаем на воду надувные лодки. Погода холодная и сырая; мысли мои обращаются к Франции. Там, небось, еще горят огни празднич­ной иллюминации: во Франции сейчас еще 14 июля, день Фран­цузской республики.

«Архимед» пока на буксире; длину троса мы недавно умень­шили до 30 метров, и это облегчает буксировку. Мы с Вильмом готовы. В рекордном погружении принимают участие строитель батискафа и его командир. Опечаленные О'Бирн и Делоз, наши дублеры, остаются на «Марселе ле Биан». Я вполне понимаю их разочарование: за все время, что мы на Дальнем Востоке, Де­лоз еще ни разу не участвовал в погружении. Прошло уже не­сколько месяцев с тех пор, как ЦНРС прикрепил Делоза к Груп­пе батискафов, но он все еще не видел в действии научную аппаратуру, над созданием которой столько трудился. Ничего, eго очередь впереди.

Надувная лодка подходит к «Архимеду», и мы с Вильмом перескакиваем на палубу батискафа. Переход наш снимают на кинопленку. Подгребают и другие лодки; на них прибывают Роста, Серран, один из мичманов, Делоз и старшина Лизе — наш лучший аквалангист. Делоз — сам прекрасный ныряль­щик — надевает акваланг и присоединяется к Лизе. Ему хочет­ся самому убедиться в том, что его захватно- подъемное уст­ройство в порядке; затем он устанавливает на место грунтовую трубку. Удастся ли нам поднять на поверхность образец дон­ных пород? Да и доберемся ли мы вообще до этого дна?

Какова бы ни была намеченная глубина погружения, поря­док действий всегда один и определяется так называемой инст­рукцией по проверке. Всякий техник знает, что полагаться толь­ко на свою память невозможно; тут-то и помогает инструкция, разработанная сначала в тиши кабинетов, а затем «исправлен­ ная и дополненная» практикой погружений. Обычно Вильм зачитывает ее вслух, а я выполняю соответствующие опера­ции: устанавливаю радиотелефонную связь с «Марселем ле Биан», проверяю напряжение батарей, состояние изоляции, действие электромагнитов системы сброса дроби из бункеров.

Убедившись в том, что цепи электромагнитов в порядке, я приказываю Роста, находящемуся в рубке, освободить гидравлические затворы бункеров. Электродатчики сигнализируют, что эта операция выполнена; Роста докладывает мне о результатах.

Пока аквалангисты еще в воде, Роста, никогда не упускаю­щий случая лишний раз проверить оборудование, просит их убедиться в том, что затворы бункеров открываются легко. Аквалангисты снова ныряют, и я сбрасываю немного дроби, чтобы они увидели затворы в действии.

Проверка глубиномера, продолжает читать Вильм, гирокомпаса, индикаторов течи в танках с бензином, в батарейном и моторном отсеках. Проверка действия двигателей, прожекторов, фотокамер, ламп-вспышек. Ну вот, почти все. Остается последняя, но весьма важная операция — регулировка скоро­ти подачи кислорода в кабину. Перед погружением регулятор автоматической подачи кислорода ставится в среднее положение, а затем, в зависимости от того, как меняется состав воздуха в кабине, мы прибавляем или уменьшаем объем подачи кислорода. Ведь потребление его меняется во времени и зависит от подвижности экипажа. Для поглощения углекислоты кладем на положенные места гашеную известь.

Все готово. Я возвращаюсь в рубку, осматриваю палубу, бросаю последний взгляд на поверхность океана. Туман рассеялся, сияет солнце. Итак, в путь! Задраив в темноте люк вертикальной шахты, спускаюсь по трапу, ногой открываю люк в ка­бину и протискиваюсь в него: диаметр люка всего 45 сантимет­ров. Закрываю крышку люка. Она настолько тяжела, что ее пришлось оборудовать системой пружин, уравновешивающих ее вес и помогающих открывать и закрывать ее. Итак, люк задра­н; ему предстоит выдержать давление порядка 1000 атмосфер. Нажимаю рычаг, и клинья гидравлического затвора люка занимают свои места.

Вильм убирает выдвижной трап, кабина становится просторнее, и мы можем передвигаться, почти не мешая друг другу. Затем он приводит в состояние готовности манометр-глубиномер. Роста все еще находится в рубке, и я передаю ему по телефону приказ продуть вентили обеих шахт — носовой и кормовой. Он докладывает мне о выполнении приказа, и я предлагаю ему покинуть «Архимед».

— Сообщите, когда можно будет начать погружение,— пе­редаю я на борт «Марселя ле Биан».

Даже в это время года вода тут довольно прохладная, и мне вовсе не хочется преждевременным погружением заставлять купаться тех, кто сейчас у нас на палубе.

Несколько минут ожидания, и из динамика раздается голос О'Бирна: «Можете идти на погружение». Последняя операция — при помощи гидравлического устройства открываем вентили, и

шахта начинает заполняться водой. Электронный индикатор указывает уровень воды. Долго тянутся эти последние минуты, раздражает бортовая качка, и, чтобы скрасить нам ожидание, О'Бирн по радиотелефону рассказывает: «Вода заливает бак... ! достигает рубки... последнее показание эхолота на «Марселе ле Биан» — 9200 метров... Рубка погружается. Вы...»,— тут антен­на уходит в волны, и мы уже ничего больше не слышим. Судя по тому, что сказал О'Бирн о показаниях эхолота, нас отнесло в сторону от самого глубокого места. Но что мы можем поде­лать?!