– А, ты на работе. Ну, садись, кофе выпьешь.
Послушно заказав у бармена кофе с молоком, я сажусь напротив Быстрова и складываю руки на груди.
– Билетов нет. Завтра всего шесть рейсов в Москву, три из них наши, так что…
– Ясно. Тебе турки нравятся? – Он вздергивает подборок и заглядывает мне в глаза.
– Они хорошо работают, – осторожно отвечаю я, размешивая клубящееся в кофе молоко.
– Да, даже слишком хорошо. – Его губы кривятся. – За наши-то бабки чего не работать?
Я молча пью кофе – совершенно не хочется обсуждать турок с весьма агрессивно настроенным туристом. Он тоже замолкает, вперив взгляд в огромное очень чистое окно.
– Ты из Москвы? – наконец прерывает он затянувшееся молчание.
– Жила там несколько лет, потом надоело.
Мне вдруг становится жалко этого большого мужчину, который очень хочет оказаться сейчас дома и отвлечься от свербящей сердце обиды и злости – наверняка именно так он себя чувствует – на привычные дела.
– Как это надоело?
– А зачем жить на одном месте?
– Понятно. Порхаешь. Он вскидывает руку и окликает официанта уже теряющим твердость голосом:
– Эй, парень! Давай еще виски!
– Вадим, извините, мне надо идти, – говорю я, ставя полупустую чашку на блюдце, в молочную лужицу.
Быстров рассеянно качает головой.
– Тамара, тут в баре сигареты продают? – вскидывается он, заметив, как я достаю из кармана пачку.
– Нет. Вот, возьмите мои. – Я кладу сигареты на стол. – Если еще надо будет, справа от отеля есть маленький магазин.
К столу подходит официант и ставит перед Быстровым стакан. Быстров тянется к пачке, и официант заученным движением достает из кармана брюк зажигалку.
Оксана сидела на кровати, обнимая прижатые к животу ноги и остановив взгляд на беззвучно мелькающих в телевизоре картинках. Ей было страшно.
Там, в баре, она сразу поняла, кому принадлежит нога на фотографии. Может, Бекир сделал этот злополучный снимок случайно, не сумев разобраться с фотоаппаратом? А может, сделал это намеренно, из своих мужских или турецких соображений? В любом случае объясниться с ним не удастся, да теперь уже и незачем. Разве это что-то изменит?
Все эти мысли всколыхнули в Оксане злость, но не чистую, не стопроцентную, а прослоенную обидой и страхом. «Господи, единственный раз же, да и мужик оказался так себе – коротенький, торопливый… И сразу же все Вадим узнал… Что же теперь-то?» Она завалилась набок и накрыла голову подушкой, словно хотела передать ей свой горячий, липкий страх. Зная, что развод неизбежен и что Вадим расправится с ней быстро и безжалостно, Оксана уже сейчас начала бояться предстоящих перемен, которые будут радикальными.
Когда под подушкой не осталось больше воздуха, она отбросила ее, вытерла о покрывало вспотевшую ладонь и, взяв с тумбочки телефон, вышла на балкон. Суетливо прикурила тонкую сигарету и приложила телефон к уху, вслушиваясь в гудки.
– Алло! Алло, Настя! Привет. Слушай, я пропала.
– Что случилось? – рассеянно спросила подруга занятым голосом.
– Быстров знает, что я спала с Бекиром, – прошептала Оксана и опустилась на пол, скрываясь за частыми прутьями балконной ограды.
– С кем? А… Уже? Резво.
– Ты же сама советовала!
– Но не попадаться же я тебе советовала! Как он узнал-то?
– Да этот козел сфотографировал что-то, когда я была в ванной, а потом мы напечатали фотографии, и Быстров понял, что это все происходило в нашем номере. Там же нога Бекира видна и… – зачастила Оксана.
– Стоп-стоп-стоп! Я ничего не поняла!
– Да ладно, Насть, неважно. В общем, не знаю, что делать теперь… Вадим меня в номер отправил, а сам не знаю где.
– Сними другой номер или лучше лети в Москву. Чего там сидеть теперь, какой уже отдых?
– Не знаю, не знаю… Черт, какая я дура! А этот тоже! Вот сука, зачем он это сделал? Вадим даже не разговаривал со мной…
– Оксан, у меня тут вторая линия. Перезвонишь?
– Д-д-да…
Оксана всхлипнула и тяжело уронила руку с телефоном на колени.
Поздно вечером, в начале двенадцатого, переодевшиеся и посвежевшие после душа, мы заходим в отель. Бебек несет в руках бутылку водки из своих личных запасов, укутанную в белый пакет. Быстро пройдя по неярко освещенной террасе лобби-бара, мы оказываемся у большого круглого стола, скрытого от глаз туристов выступающей стеной и кустарником в кадках. Ильхам запускает руку в маленькое окно, расположенное на уровне его груди, и выуживает три высоких стакана. На звон из окна выглядывает бармен:
– Три колы?
Усевшись, я подвигаю к себе зеленый пластиковый стул и укладываю на него босые ноги.
– Сколько ты водки с собой из Москвы притащил? – спрашиваю я Бебека. Его взгляд даже в темноте кажется мне хитрым и торжественным.
– Еще есть, не переживай.
– Я не переживаю, я удивляюсь.
– А помните, как мы в начале сезона играли после дождя в атриуме в футбол? – тихо говорит Ильхам и глотает разбавленную колой водку. – У нас тогда три туриста было. Три туриста…
– Что, устал, Ильхам?
Бебек хмыкает и чиркает несколько раз подряд моей зажигалкой, высвечивая капли колы на пыльном столе. Я вытаскиваю зажигалку из его пальцев:
– Отдай, нервный ты мой.
– Почему? Я бы еще и в Египет на зимний сезон съездил, – отвечает Ильхам, бросая на меня внимательный взгляд.
– А я нет! – поспешно вставляет Бебек. – Все, хватит с меня туризма. Уродливая работа.
– Что в ней такого уродливого? – злюсь я. – Особенно в твоем случае? Бабы, море, сосны… Да и деньги очень даже хорошие для твоего возраста и статуса. Некоторые прошлогодние-то самарские квартиры себе после сезона купили. Вот ты сам, как эти русские туристы! Вечно ноешь. Нельзя даже поинтересоваться, как у тебя дела, чтобы потом не выслушивать все твои заморочки.
– Тамара, тебе чего, водка не в то горло по пала? – недоуменно спрашивает Бебек, ото двигаясь от меня. – А квартиру, между прочим, только Власовы купили, и то им родители по могли.
Я вздыхаю и отпиваю из стакана теплую, пощипывающий язык жидкость.
– А вообще, да. Тупая работа, согласна. Туристы тупят, потому что они отдыхать приехали: даже если дома с ними все в порядке, то здесь им мозги не нужны. Самое серьезное решение, которое они принимают, – пойти ли им глазеть на лавки до обеда или после. Мы тупим, потому что работа большого ума не требует. Врать и продавать только и нужно уметь. – Потянувшись, я отщипываю веточку от туи в кадке и растираю ее между пальцев. – И у меня такое чувство, что жизнь проходит мимо… пока я тут, в соснах…
– Да ладно тебе, все нормально! – Бебек хлопает меня по плечу. – Поедешь в Москву, потусуешься там с мужиком каким-нибудь, все пройдет.
– М-да, с тремя туристами нам было как-то веселее, – вставляет Ильхам.
– Это точно! Номера можно было менять хоть каждый час! – смеется Бебек. – О, слушайте, я сегодня подумал, а может, нам коробку для чаевых завести? На ресепшене же стоит, и в ресторане тоже! Мы ведь не меньше работаем!
– Стоят-то они стоят, да кто в них деньги кладет? – замечаю я. – А знаете, кстати, версию, откуда взялась традиция давать чаевые?
– Откуда? – поворачивается ко мне Ильхам.
– Якобы началось все давным-давно с заведений… общепита. Чтобы прислуживающие не завидовали посетителям, посетители давали им деньги, чтобы они тоже могли выпить. В подтверждение версии: в большинстве языков используется слово, означающее деньги для напитка, – чаевые, винные и так далее.
– Странно, что в России их водочными не назвали, – фыркает Бебек. – А в английском тогда почему
Я качаю головой:
– Не знаю. Я только слышала, что это расшифровывается как To Insure Prompt Service[19], но, по-моему, это придумали уже в наши дни.
– Это тебя в инязе такому научили? – интересуется Ильхам.
– Может быть, не помню уже… Я ж тебе говорю, что тупею.
Мы замолкаем и пьем дальше молча. Бебек подливает в стаканы водки и колы. Из лобби-бара доносятся смех, гул голосов и звон стаканов, и этот шум делает нашу потайную терраску еще более уютной. Я отпиваю и отпиваю едкой жидкости, но опьянения не чувствую – лишь горячеет верхняя губа и над ней появляются капельки пота.
Ильхам наконец прерывает молчание вопросом:
– А ты когда летишь?
– Во вторник, – отзываюсь я, и в моей голове возникает схема дней недели с отсутствующим воскресеньем из дневника советского школьника. – В среду обратно. Вот и тусуйся тут с мужиком. Успеть бы лифчиков купить…
Бебек встает и переставляет опустевшие стаканы со стола в окошко. Опустевшую бутылку он отправляет туда же.
– Но что-то с тобой делать надо, Тамара, – говорит он поучающим тоном. – Ты же злая, как собака. Пошли на дискотеку. – Он замира ет. – Хотя нет. Мне же нельзя – там бабы мои могут быть… Вот видишь, Тома, а ты говоришь, что бабы – это счастье. На самом деле счастье длится, пока она без трусов. А потом одна го ловная боль.
Ильхам приобнимает его за плечи:
– Чего квохчешь опять, Бебек? Пойдем по смотрим. На месте разберемся, кто там в тру сах, а кто без.
Отельная дискотека – небольшой круглый зал с баром и утопленными в темных нишах диванами – определенного музыкального формата не имеет и оттого привлекает всех: по-московски модно одетых девушек, розовощеких пьющих и не пьянеющих сибиряков, долговязых и нескладных подростков, улизнувших от спящих родителей, одиноких дам в романтичных белых одеждах и деревянных украшениях, шумные разношерстные компании, состоящие из туристов, перезнакомившихся лишь пару часов назад.
Едва мы входим в бухающий музыкой зал, как Бебека увлекает в сторону его рыжеволосая недельная пассия. Ильхам отходит к бару и, взяв стакан содовой, заводит с охранником очередной футбольный разговор, а я упираюсь плечом в стену возле бара и равнодушно оглядываю возбужденных ночным праздником постояльцев отеля. Я смотрю на шевелящиеся рты, полуулыбки, полуоскалы, закушенные губы и белые зубы, особенно белые в свете бьющего по глазам стробоскопа. Лица кажутся мне плоскими и не совсем живыми, как едва прописанная массовка на картине.
Выкурив сигарету, я обхожу толпу у бара и выхожу в прохладный холл. Уханье музыки стихает моментально, его сменяет монотонный пластиковый стук – в дальнем углу сосредоточенно
