ожидал от него такой любезности, — проводить меня до двери.
— Вы уверены в своей информации? — осведомился он, тяжело дыша. — Вы уверены в том, что Шарпантье тоже пропал?
— Его не было поблизости нигде, когда я вышел из долины.
Я бросил последний взгляд на эту фигуру, которая могла быть жалкой, если бы не была столь отвратительной.
— Вы поступите мудро, если сообщите все, что вам известно о Джонни Стоктоне, в полицию. Человек, который лег на дно, должен избегать всяких скандалов или криминальных дел.
— Но я ничего не знаю об этом мальчишке!
Напрасно я пытался выявить причину его эмоционального волнения, от которого тряслись руки и вибрировал голос. Он всегда старался казаться человеком, недоступным для эмоций. На самом деле не кто иной, как Блейн, поддержал теорию, что проявление любых эмоций — это разновидность психического заболевания. А если это так, то вот он сам стал его жертвой. Что-то сильно его потрясло. Вероятно, какие- то произнесенные мною несколько секунд назад слова. Что же это было? Шарпантье? Джонни? Или тот и другой?
Редкая привилегия — потрясти такого человека, как он. Я не мог преодолеть соблазна и не нанести ему последний, сильный удар в солнечное сплетение.
— Прощайте, мистер Блейн… если вы только на самом деле им являетесь.
— Что такое! Что вы говорите! — заорал он. — Вы что, не верите, что я — Уго Блейн?
— Почему я должен верить? Во всяком случае у меня нет никаких доказательств, кроме ваших собственных слов.
— Разве вы не видели в газетах мои фотографии?
— Нет, не приходилось.
Повернувшись, я вышел в коридор, размышляя, удачной ли оказалась моя выходка. Но это место мне казалось каким-то тупиком, ловушкой, тюрьмой. Воды озера были глубокие и холодные. За ними Бен Тор был непреодолимым барьером для такого слабака, как он. Он мог уйти отсюда только через долину Тор, но уж я позабочусь о том, чтобы надежно перекрыли ее узкую горловину. Если через несколько часов до него дойдет смысл сказанных ему слов, то его вполне определенно может хватить удар…
Прозрачный туман, выползший из дальнего конца озера, теперь уже покрыл всю его поверхность, словно Титан подышал на громадное зеркало. Он уже переполз через луг и добрался до дома Блейна, — дрожащие длинные полосы, похожие на щупальца и антенны, вслепую обследующие местность. В узком проходе между скалами туман, превратившись в третью стену, закрывал от взгляда расположенную там, выше, долину.
Я пошел через луг. Резко хлопнувшая дверь напугала меня. Ясно в этой околдованной тишине я услыхал, как повернулся ключ в замке и загремел засов. Это Блейн запирал себя изнутри.
Не успел я сделать вперед несколько шагов, как услышал шум закрываемого окна. Я оглянулся снова. Теперь я находился с той стороны дома, где была его спальня. Серьезные глаза Блейна смотрели на меня через нижнее стекло единственного окна, которое он только что с силой захлопнул. Его длинная худая рука шевелилась над головой, очевидно, запирая задвижки на окне. Таким образом, он закрывал себя накрепко со всех сторон в своем гранитном доме. Вероятно, те эмоции, которые выплеснулись у него в конце разговора, объяснялись только одной причиной — страхом. Но чего он боялся?
Какова была роль Блейна в этом деле? Вероятно, он принимал в нем участие. Его книга в комнате Джонни, обрывок бумаги, обнаруженный в его коридоре, указывали на какую-то существовавшую между ними связь. Но какую именно? Человек, который принципиально ненавидел детей, вряд ли мог оказать помощь и предоставить убежище беглому ребенку. И все же… у Блейна весьма любопытные идеи по поводу воспитания молодежи. «Воспитание сделает все, что угодно… Вспомните о говорящей собаке… Приручите его, как Павлов приручал щенка…»
Зловещие возможности всплывали в моем сознании. Был ли Блейн настолько злым и коварным, что мог намеренно развращать мальчика и отторгать его от семьи ради собственной сатанинской радости? Может быть, это было Для него каким-то социальным экспериментом? Мог ли он поощрять Джонни в его действиях, способствовать его побегам из семьи только из-за той неприязни, которую испытывал к Стоктонам?
Как тогда объяснить неожиданный приступ охватившей его паники, заставивший Блейка лихорадочно закрывать окна и двери, после того как я покинул его дом? Были ли У Джонни основания для ненависти к Блейну? Может быть, Блейн опасался таинственной способности Джонни вызывать зло? Может быть, Джонни периодически убегал из дома, чтобы досадить эксцентричному отшельнику, который совершил дурной поступок по отношению к мальчику, пусть вымышленный или реальный?
Размышляя так и этак, я не сомневался, что имею дело с настоящим Уго Блейном. И все же я не был до конца в этом уверен. Не настолько, чтобы принять все сразу за чистую монету…
Я бросил прощальный взгляд на озеро, лежащее, словно жемчужина, в ладони окружающих его гор. В этом пустынном месте всякое могло произойти между Блейном и Джонни. Здесь нет поблизости соседей, которые могли бы задать неприятные вопросы. Не было и полицейского, констебля, который мог бы заметить что-нибудь, на его взгляд, странное, услыхать какие-то необычные звуки. Здесь, в этой местности, человек был лишен социального наблюдения, что многие психиатры считают единственным источником поддержания нравственности и соблюдения манер…
Повернувшись, я сделал шаг за штору тумана, отделявшую меня от прохода.
Скалы вокруг теперь покрылись влагой и были очень скользкими, а плохая видимость сбивала меня с толку. Переползая с одного выступа на другой, я не узнавал ту дорогу, по которой пришел сюда. Вода пенилась возле скалы, на которой я стоял. Сделав еще несколько шагов, я оглянулся. Штора тумана задернулась за моей спиной. Я уже не видел ни луга, ни дома Блейна, ни озера — только острый пик Бен Тор, который возвышался над массой белого пара, — темный мрачный конус на фоне полоски абрикосового света, пробившийся через темные серые облака на западе.
Сделав еще один шаг, я оказался на отвесной скале, где, по-моему, вообще негде было поставить ногу. Как же мне удалось выбраться с этого места, когда я шел сюда? Я никак не мог вспомнить. Я вообще не помнил этого места. Я мог удержаться только возле молодого куста рябины, выросшего в расщелине, куда каким-то таинственным образом попало немного земли. Я выставил вперед ногу и попытался оценить прочность поддержки. Судя по всему, на куст можно было положиться. Я перенес весь вес своего тела и попытался ухватиться за выступ повыше. Куст, наклонившись, резко выпрямился. Я упал на скальную поверхность, стараясь зацепиться за нее ногтями. Второй рукой мне удалось ухватиться за ветви дерева. Я посмотрел вверх, надеясь увидеть Тор в пенистом тумане, среди зубчатых скал. Но вместо него я увидел сплошной мох, похожий на бархат нефритового цвета. Слава Богу, я оступился. Звук обрушившейся породы, который был бы вовсе неслышным наверху, здесь, внизу, был похож на раскат грома. Я понял, что возле меня находится вода, хотя я ее не видел из-за тумана. Стараясь быть как можно осмотрительнее, я начал продвигаться вперед, держась за поросль мха, которая вывела меня к зарослям сорняков и нескольким березам. По мере того как расширялась горловина долины, туман редел, и я вдруг понял то, что должен был осознать давно, — я находился на противоположной стороне пика Тор. Перескакивая с одной скалы на другую в туманном узком проходе, я, вероятно, пересек реку в ее самой узкой части, не отдавая себе отчета в этом. Здесь пороги были слишком широкими, глубокими и свирепыми. Поэтому я опасался вновь пересечь их по камням, и мне не хотелось возвращаться в горловину. В воде я увидел грубо очерченный треугольник земли. Пересекая его у основания, я, вероятно, сэкономил более полумили и вышел к верхнему мосту. Я зашагал через крохотную березовую рощицу. Как и ожидал, через десять минут я понял, что безнадежно заблудился.
Как и большинство военнослужащих, я умел пользоваться своими часами как компасом. Положив их на ладонь, сориентировав часовую стрелку по направлению к солнцу, я мог определить направление на юг. Оно должно было быть где-то посередине между часовой стрелкой и двенадцатичасовой отметкой. Само собой разумеется, такой трюк вполне пригоден где-нибудь в Африке или на Сицилии, но если бы я начал ожидать появления на небе солнца в Шотландии, мне пришлось бы ждать не одну неделю.
Я шел по густому подлеску, старательно отводя от глаз острые ветви кустарников. И вдруг почувствовал тоску по родине. В отличие от оленьего леса, за которым, казалось, все же ухаживали, эти
