потрясло: прах, тлен и сквозь мертвечину – живое трепещущее деревце. А тут еще пьяный вдрабадан Шейко затянул: «Христос воскресе из мертвых и смертию смерть поправ…» В общем, дальнейшая судьба ее решилась в одночасье.
«Красиво поешь», – подумал Ларчиков, вспоминая почему-то проститутку Леру на просмотре у Казанцевой, с ее авантюрной байкой о собакочеловеке. Вслух, впрочем, сказал:
– Интересная биография.
И только. Лева уже прощался с монахинями, по-светски целуя ручки.
– Когда обратно, в светлый град Иерусалим?
– Завтра вылетаем, – ответила пожилая, и красный ободок на ее переносице довольно побагровел.
После ухода монашек Фрусман пребывал в наилучшем настроении. По его словам, себестоимость поездки из-за этих келий снижалась почти вдвое.
– Я не понимаю, чему ты радуешься? – хмыкнул Вадим. – Мы же не собираемся никого реально отправлять.
Лева отхлебнул из чашки-слоника крутозаваренную курагу.
– Тут возникла идея: сделать все-таки одну показательную поездку. Полянский полетит, Казанцева, Папардю, возможно, та безумная уральская старуха. Я, наверное. В рекламных целях. Пафоса напустим, прессу подгоним. Фейерверк, военный оркестр на аэродроме.
– На хрена он там нужен, военный оркестр? Лучше церковный хор пригласить.
– Я с детства люблю, у меня ведь отец летчиком был, я рассказывал… Человек десять отправим, ну и девочек моих еще пристегнем.
– Каких девочек?
– Каких ты у Казанцевой отбирал! – хохотнул Фрусман. – Забыл? Просто их по отдельности отправлять сложно, могут возникнуть проблемы с посольством. А в партии паломников – проскочат как миленькие. Святое дело, ё-мое!
– Ну ты и жук, – покачал головой Ларчиков. – Одно слово, нехристь!
– Шутишь? До такого жука, как ты, мне ой как далеко!
– В каком смысле?
– В смысле, когда ты группы непроплаченные в Анталию из Краснодара забрасывал. Целый десант колорадских жуков. Интересно, крещеный, ты тогда часто в церковь ходил, грехи отмаливал?
– Откуда ты про это знаешь? Дашка рассказала?
– Ну почему Дашка. Есть и альтернативные источники информации… Да ладно, не боись. Доедай свой инжир, сейчас поедем к Папардю. Полянский договорился о нашей встрече.
Глава 23
В гримерке Юрия Андреевича сидела глазастая дама в сиреневой блузке и просторных желтых штанах, заправленных в ботфорты. Вид у нее был комический, цирковой, и Ларчиков подумал, что колдун силится снять порчу с какой-то укротительницы тигров.
– Софья, потомственная гадалка, – представил даму Папардю. – Прикидываю тут, не привлечь ли ее в нашу компанию? Обязан я ей, очень.
– В качестве кого привлечь? – Фрусман повернулся к укротительнице. – Вы с чем работаете? С картами, с кофейной гущей?
Софья заговорила – неторопливо, вытачивая во рту слова, будто маленькие скульптурки. Она гадала на всем: на круге «Оракул», по ритуалу Соломона, на старинных дощечках, на маятниках и иероглифах, хрусталиках и плавающей свече, на древнешумерских, древнеиудейских и ведических манускриптах, на лунном камне, яйцах, по нумерологическому коду, по засушенным и перетертым в порошок тараканам…
– Хватит, хватит! – поморщился Лева, с махсанских времен ненавидящий этих мелких паразитов. – Нет, для нашего предприятия вы не подходите, – и после минутной паузы: – Все, конечно, можно смешать. Но святое паломничество с гаданием на древнешумерских яйцах…
– Очень остроумно! – Софья выплюнула эти слова-скульптурки, как обглоданную кость. Вопросительно уставилась на колдуна: – А вы что думаете, Юрий Андреевич?
– Нэ трэба.
И тут укротительница превратилась в разъяренную тигрицу, у которой шакалы стащили из-под носа сладкий кусок.
– О, господа нехорошие! – закричала она. – Страшное вас ждет впереди! Страшное! Большая лажа!.. – И бросилась к двери. И ни следа, ни запаха.
Леве все по барабану, но Ларчикова передернуло от подобного совпадения: ведь он фирму так – «Большая лажа» – предлагал назвать. И еще эта подколка Фрусмана насчет непроплаченных групп в Анталию… Нервно отхлебнул из армейской фляги. Французский коньячок пошел по кругу, и только потом стали обсуждать дела. Молча все выслушав, Папардю заговорил тихо, усыпляюще:
– Вообще-то я специалист не столько по гипнозу, сколько по внушению. Нет, прежде всего, я, конечно, колдун, перенос порчи на другой объект и все такое прочее… Я сторонник французского ученого Бернгейма, который пояснял, что «гипноза нет, есть только внушение, внушение же есть самовнушение…». Так вот, чтоб вы знали, состояние так называемого гипноза свойственно и человеку, и животным, но восприимчивость к словесному внушению – свойство лишь высшей нервной деятельности человека…
– Короче, Склихосохский! – не выдержал Фрусман. – Что вы хотите?
– Терпение, мой друг. Понимаете, хоть и существует статистика, что только пять процентов людей не поддаются гипнозу, вот ведь какая штука: только двадцать пять процентов может быть доведено до последней стадии – сомнамбулизма. А именно в сомнамбулизме человек наиболее внушаем.
– И что?
– Все это долгая, кропотливая работа. Я бы сказал, штучная. Ведь я вызываю на сцену человек десять и прощупываю каждого, потом наконец начинаю…
– Постойте, вы же говорили, что можете загипнотизировать стадион!
Папардю смущенно сжал и разжал боксерские кулаки:
– Это я так, для красного словца сказал. Долгая, кропотливая работа.
Разочарование накрыло лицо Фрусмана, как паранджа. Он задумался, оглянулся на Ларчикова, в который раз прильнувшего к армейской фляге.
– Все это, конечно, несколько меняет дело, – заметил Лева. – Но я от предложения не отказываюсь. Десять так десять. Вы нам по десять паломников в день, мы вас в ближайшее время за свой счет отправляем в Израиль.
– В день? Это будет стоить невероятных трудов. И поездка их не окупит.
– Ваши условия? – Фрусман отобрал флягу у Ларчикова, хлебнул. – Только конкретно, этот свой гипноз тут не разводите.
Папардю, словно сонный ребенок, помассировал костяшками пальцев глазные яблоки. Зевнув, ответил:
– Пятьсот баксов с каждой десятки клиентов.
– По рукам, – без особых раздумий согласился Лева.
Сеанс публичного снятия порчи начинался через полчаса. Юрий Андреевич переоделся за ширмой, точнее, разделся: на нем осталась только широкая набедренная повязка. Со своим охристо-красным телом и этой белой повязкой он был похож на египетского крестьянина, готовящегося к жертвоприношению.
Нетрезвый Ларчиков язвительно хохотнул.
– Вот, понимаешь, униформа, – хмыкнул в ответ Папардю.
По первому разу так договорились: Юрий Андреевич вызывает нескольких человек из зала, вводит их в сомнамбулическое состояние, а потом на сцену, аки ангел небесный, восходит с краткой проповедью Лев Мордэхаевич.
Весь сеанс Ларчиков просопел в две ноздри. Ему снилась лисичка. Она стучала малокровными пятками по его застуженной спине (японский массаж шиуцу) и рассказывала сумбурно, как потерпевшая, о своем сне. О белой-белой вилле в богатом израильском городе, фрагментах моря в мозаичном окне, желтоватых циновках на полу, за чаепитием они читают Адина Штайнзальца… И вдруг чудесным образом Ларчиков проник в ее сон. И вот они уже стоят перед входом в храм Гроба Господня, им страшно, как детям, влетающим на дрезинах в аттракцион «Пещера ужасов». Они сжимают руки друг друга, и серебряные
