Две маски

Б?дная женщина опустила голову, тяжко вздохнула и принялась опять плакать.

— Да, сквозь эти слезы говорила она, — хорошо вамъ съ вашими пуанъ д'онёрами этими, а съ Миррочкой-то какъ мн? быть теперь?… Она у меня съ полуслова пойметъ, знаю, — да полуслово-то это какъ выговорить матери, когда это ровно что ножомъ ее р?зать!…

Я молчалъ… Мн? было и жутко, и больно… и опять вдали мерцавшія надежды…

— А она… та-то… очень она любитъ его? заговорила снова кузина.

— Вы можете сами разсудить изъ того, что я передалъ вамъ…

— Да, б?довая, видно, закачала она своею простоволосою головой:- а мужъ у нея старый?

— Не старый еще.

— А сама она belle femme, очень?

— Красавица!

— Брюнетка или блондинка?

— Рыжая!

— Неправда, прервала она, — я спрашивала Roschen, говоритъ: eine hubsche Brunette!

— Ну и прекрасно, воскликнулъ я нетерп?ливо, — только вы ничего бол?е отъ меня не узнаете, и не для чего вамъ меня и спрашивать! Не о ея наружности, а o томъ, чего можете вы ожидать отъ нея, сл?дуетъ вамъ думать!

Маргарита Павловна вдругъ гордо подняла голову.

— Нечего намъ отъ нея ждать, а ей безпокоиться! Чужихъ любовниковъ дочь моя ни у кого отымать не станетъ! промолвила она, покрасн?въ отъ волненія: — такъ ты ей и скажи!…

— Хорошо, скажу!…

— Такъ и скажи! повторила она, утвердительно и самодовольно кивая…

Я простился съ нею и вышелъ…

Проходя залу, слышу вдругъ голосъ Мирры:

— Дмитрій Ивановичъ!

Въ первый еще разъ называла она меня такъ, — это удивило меня…

Я обернулся.

Она стояла спиною въ окну, полузакрытая тяжелою штофною занав?сью, и гляд?ла оттуда на меня какъ изъ рамки…

— Вы говорили съ мамой про ту женщину, что утромъ?…

— Говорилъ, сказалъ я, помолчавъ. Подслушивать не въ ея характер?: она догадалась! разсудилъ я мысленно.

— И… про… про Леонида Серг?ича? договорила она.

— Дда… и про него, отв?чалъ я, смутясь невольно.

Она примолкла, опустила голову; что-то въ род? усм?шки проб?жало по ея лицу… Безъ словъ отд?лилась она отъ окна, прошла мимо меня въ фортепіано, на которомъ лежала кипа ея нотъ, достала изъ-подъ нихъ ключикъ и, протягивая его мн?;

— Вы хот?ли играть въ тотъ разъ… Вотъ вамъ!…

Я недоум?ло шагнулъ въ ней…

— Садитесь, сыграйте! почти повелительно промолвила Мирра.

Я машинально откинулъ крышку…

— Что-нибудь веселое! сказала она.

— Веселое? повторилъ я съ т?мъ же недоум?ніемъ.

— А то какъ же? отв?чала она съ улыбкой, странное выраженіе которой заставило меня безсознательно опустить глаза.

Я заигралъ какую-то модную тогда польку. Мирра облокотилась на доску инструмента и стала слушать…

— Миррочка, ты это играешь? послышался тутъ же изъ гостиной удивленный голосъ Маргариты Павловны, раскладывавшей тамъ гранпасьянсъ на сонъ грядущій.

— Н?тъ, это Дмитрій Иванычъ пот?шается, крикнула на это Мирра въ отв?ть.

Я продолжалъ играть, смутно чувствуя въ то же время, что въ этомъ было что-то подневольное, глупое и осеорбительное для меня… Но еще глуп?е было бы отказываться, еще оскорбительн?е признать въ этомъ оскорбленіе…

Я едва былъ въ состояніи докончить. Руки мои въ какомъ-то изнеможеніи скользнули съ клавишей на мои кол?ни.

— Ну вотъ вы теперь и довольны! медленно и отчетливо выговорила Мирра.

Я вскинулся на нее опущеннымъ до этой минуты взглядомъ… На ея лиц?, въ туманныхъ глазахъ, въ этой снова бродившей по бл?днымъ устамъ ея улыбк? я прочелъ теперь явственно упрекъ, исполненный такой тоски, горечи и презр?нія во мн?, что меня ожгло будто горячимъ жел?зомъ. 'Ты погубилъ мое счастіе изъ личнаго, жалкаго разсчета!' говорилъ мн? теперь весь этотъ стройный, печальный и безпощадный обливъ…

Я хот?лъ что-то сказать, объяснить… Но Мирра уже вышла изъ комнаты.

Я кинулся вонъ какъ безумный. Проб?жавъ мимо храп?вшаго въ с?няхъ слуги, забывъ тамъ шинель и калоши, я откинулъ болтъ входной двери и очутился на улиц?.

Тамъ выла злая январская вьюга. Крупныя мерзлыя хлопья били меня по лицу, попадали за воротникъ, л?зли подъ обшлага моего тонкаго сюртука. Я б?жалъ домой, погружая въ навалившія груды сн?га, мои лакированные сапоги съ какимъ-то наслажденіемъ. Въ этомъ пронзающемъ ощущеніи холода и влаги я искалъ отвлеченія отъ того чего-то невыразимо мучительнаго, что будто пудовикомъ гнело мою голову и сверлило какъ буравъ сквозь черепъ въ мозгу…

'Да, веселись теперь, будь доволенъ, проносилось у меня тамъ, — жалкій, презр?нный себялюбецъ! Твоя сов?сть чиста, ты не выдалъ, ты передалъ. Нел?пыя угрозы обезум?вшей женщины ты нашелъ выгоднымъ для себя принять за н?что д?йствительно осуществимое и грозное и обратить себя въ орудіе… Противъ кого? Въ чье орудіе? Ты преклонялся предъ т?мъ характеромъ, а въ этой н?жной молодой жизни не подозр?валъ ни устойчивости, ни глубины… Ты могъ, ты долженъ былъ оградить, спасти эту молодую, дорогую для тебя жизнь; но изо вс?хъ предстоявшихъ теб? путей ты избралъ тотъ, въ конц? котораго, вм?сто одной, являются три жертвы… Предъ тобой впереди гор?ли какія-то надежды… Вотъ он?, надежды твои: ненависть ея и презр?ніе!…'

Я насилу дотащился до своей квартиры. Ознобъ пронималъ меня всего насквозь. Словно клещи какого-то исполинскаго рака сжимали и р?зали мн? голову. Огонь вынесенной мн? навстр?чу старымъ моимъ Назарычемъ св?чи ударилъ мн? въ глаза будто двумя острыми какъ шило и нестерпимо палившими лучами… Я вскрикнулъ отъ боли и покатился навзничь безъ чувствъ…

VI

Очнулся я нед?ли черезъ три; оказалось, что я въ ту ночь страшн?йшимъ образомъ распростудился, и сд?лалось со мною то, что тогда называли б?лою горячкой, а теперь чуть-ли не брюшнымъ тифомъ зовутъ, и что я даже одно время былъ очень опасенъ…

Очнулся я, и первое, помню, что сознательно представилось моему зр?нію, была какая-то женская фигура, сид?вшая на стул? у ногъ моей постели и которую слабо осв?щалъ св?тъ чего-то, св?чи или лампы, стоящаго за мною. Помню, что фигура эта мн? что-то или кого-то напомнила, и что ощущеніе этого темнаго вспоминанія было непріятное, потому что я закрылъ глаза и не хот?лъ уже открывать ихъ, пока и на самомъ д?л? не уснулъ кр?пкимъ, какъ узналъ я впосл?дствіи, спасительнымъ сномъ.