Забытый вопрос

Богуна, шепчетъ ему что-то на ухо. Богунъ, рослый и усатый казакъ, въ широчайшихъ шароварахъ и зеленомъ жупан?, шитомъ желтыми шерстяными шнурами, выслушиваетъ, низко нагнувши голову и добродушно моргая глазами, это таинственное приказаніе и зат?мъ скрывается. ?ома Богдановичъ, потирая руки, ходитъ за нашими стульями, поддразниваетъ Леву, щекочетъ по затылку то дочь, то меня, вс?хъ потчуетъ и суетится и хохочетъ пуще вс?хъ.

Время идетъ. Въ померкшей вышин? уже зажглись и мигаютъ зв?зды. Изъ-за тополей выплыла луна и потекла по чистому небу. Бл?дно-золотистый св?тъ ея мягко играетъ на волосахъ Галечки, озаряетъ ея тонкій, н?жный профиль, и, глядя на нее, мн? вспоминается сказка, — дядька мой Максимычъ на нихъ большой мастеръ, — о распрекрасной царевн?, что въ высокомъ терему сидитъ, пригорюнившись, у окна косящата, съ огненною зв?здой среди самаго лба.

Вдругъ, среди общей тишины, раздаются звуки. Поютъ, поютъ дивную украинскую п?сню. Св?жій д?тскій голосъ, св?тлый и звенящій какъ стекло, зачинаетъ:

   Сыдыть голубь на берези, голубка на вышни;
   Скажи мини, сердце мое, що маешь на мысли!
   Якъ не хочишь, мій мыленькій, дружиною бути,
   То дай мини таке зилья, щобъ тебе забуты!

A за нимъ густые и мягкіе, какъ бархатъ, голоса принимаютъ тихимъ хоромъ:

   Буду пыты черезъ сылу и крапли не впущу;
   Тоди тебе я забуду, якъ очы заплющу.

Это п?вчіе ?омы Богдановича, собранные Богудомъ въ большой алле?. Объ этомъ-то такъ таинственно шепталъ да ухо своему дворецкому, вися на его ворот?, ?ома Богдановичъ.

— Согласно спиваютъ, бисовы д?ти! говоритъ онъ по-малороссійски, отъ избытка чувствъ; вся круглая фигурка его сіяетъ торжествомъ.- A что, Гануся, каковъ голосъ у Онисыма сынка? спрашиваетъ онъ, подходя въ жен?,- сегодня въ первый разъ поетъ!

Но Анна Васильевна не отв?чаетъ. Она только годовой качнула и вся ушла въ свое кресло. ?ома Богдановичъ очень доволенъ впечатл?ніемъ, произведеннымъ на жену п?вчими; онъ проводитъ рукой по ея волосамъ. Анна Васильевна не изм?нила положенія, только рука ея тихо ловитъ руку мужа и подноситъ ее къ губамъ.

A хоръ поетъ между т?мъ:

   Любилыся, кохалыся, якъ голубкы въ пари,
   A топера розыйшлыся якъ чорніи хмары.

И льется п?сня за п?сней въ невозмутимой ясности л?тняго вечера. A деревья чуть-чуть трепещутъ: зашепчутъ верхушки тополей подъ наб?гающимъ в?теркомъ и опять смолкнутъ… Боже мой! гд? оно, гд? это счастливое время?…

— Господа, пора домой! говоритъ Керети, показавшись на порог? бес?дки.

— Погодите, погодите! восклицаетъ торопливо ?ома Богдановичъ, — сейчасъ Чайку споютъ, безъ Чайки я васъ не пущу.

Но наставникъ нашъ неумолимъ, и, не дождавшись Чайки, мы идемъ, сопровождаемые вс?мъ семействомъ Галагаевъ, ко двору, гд? ждетъ присланная за нами бричка. Прощаемся.

— Скажите маменьк?, чтобы въ воскресенье непрем?нно привозила васъ, говоритъ Анна Васильевна, ос?няя насъ крестомъ на благополучный путь.

— Настя приказала поц?ловать тебя, Галечка! восклицаетъ вдругъ Лева. Ему только теперь вспомнилось порученіе сестры.

— Такъ на же и ей отвези, отв?чаетъ Галечка и ц?луетъ его въ лобъ. — Прощайте, Боренька, обращается она зат?мъ ко мн? и низко прис?даетъ. 'Какая она лукавая', думаю я, — 'счастливецъ Лева!'

A счастливецъ Лева и не догадывается о своемъ счастіи; онъ заснулъ какъ убитый, едва прикоснулась голова его къ подушк? брички. Правда ему всего дв?надцатый годъ, а мн? уже минуло пятнадцать!

Тронулись. Бодрою рысью б?гутъ наши кони по гладкой дорог?, вьющейся лентой среди безконечныхъ полей. Св?жій в?терокъ в?етъ въ лицо. Тихо зблется, куда не взглянешь, уже высокій, тяжел?ющій колосъ. Темное облако наб?жало на м?сяцъ. Впереди загор?лся огонекъ: это чумаки заночевали въ степу и варятъ ужинъ. Мы быстро про?зжаемъ мимо ихъ: я едва усп?ваю зам?тить два загор?лыя лица въ бараньихъ шапкахъ, надвинутыхъ на самыя брови, съ люльками въ зубахъ, костлявую руку, протянутую къ котелку, широкую голову вола и колесо тел?ги, ярко осв?щенныя пламенемъ. А тамъ потянулися опять несчетныя волны колосьевъ и будто совершаютъ какое-то чудное таинство: такъ молчаливо и важно изгибаются они надъ землею. Подымешь голову, — а тамъ еще многочисленн?е и таинственн?е, и несчетн?е колосьевъ, все новыя и новыя зв?зды будто льются изъ темной глубины неба. 'Максимычъ', думаю я, 'до сихъ поръ ув?ренъ, что зв?зды — это все праведныя души, смотрящія на землю. A неужели на родин? Керети лучше, ч?мъ у насъ?' спрашиваю себя, глядя на моего гувернера, уснувшаго рядомъ съ Левой, — 'онъ съ такимъ восторгомъ говоритъ о ней? Н?тъ, не можетъ быть, не пов?рю, чтобъ было гд?-нибудь лучше, ч?мъ у насъ! Вотъ какъ поютъ Богдановскіе п?вчіе:

   Да не будетъ крашче нашей Украини!

'Да не будетъ крашче'… повторяю я, обнимая за шею друга моего, Сильву, лежащую подл? меня на передней скамейк? брички (она догнала насъ уже въ Богдановскомъ), и укладываясь головой на ея спин?. A кони мчатся все такъ же быстро, такъ же звучно грохочутъ колеса… Но н?тъ, это уже не грохотъ колесъ, это иные звуки: мн? чудится, точно все поетъ кругомъ меня, — и безграничное поле, колыхаясь подъ в?тромъ, и старый л?съ нашъ съ его темными дубами, и ручей, прыгающій по камнямъ оврага, и вс? они хоромъ поютъ:

   Да не будетъ крашче нашей Украини!

'Сидыть голубь на берези, голубка на вышни', начинаетъ вдругъ н?жный д?вичій голосъ. Это голосъ Галечки! Да, точно, это она, въ в?нк? изъ колосьевъ, а среди ихъ невыносимымъ блескомъ горитъ самая яркая зв?зда неба…

— Какъ вы запоздали! слышу я сквозь сонъ. Открываю глаза и снова быстро зажмуриваю ихъ. Изъ окна бьетъ прямо въ бричку осл?пившая меня полоса св?та, — вотъ она, Галечкина зв?зда. Мы дома, сама матушка стоитъ на крыльц?.

— Я давно васъ жду, говоритъ она, ц?луя насъ, — мн? уже Богъ знаетъ что вздумалось. Керети отв?чаетъ, что она совершенно напрасно тревожила себя: она-молъ в?рно позабыла, что онъ былъ съ нами.