Марина из Алого Рога

Насталъ великій день (Завалевскій былъ назначенъ членомъ крестьянскаго присутствія въ одной изъ среднихъ губерній); за этимъ сл?довалъ ц?лый рядъ коренныхъ преобразованій, изм?нившихъ всю наружную физіономію страны… Но внутри ея, гд?, гд? то широкое, воскрешающее в?яніе свободы, та подымающая сила жизни, которую съ юности призывалъ нашъ 'идеалистъ' вс?ми голосами души своей? Гд? благодарная д?ятельность освобожденнаго труда? Гд? тотъ подъемъ духа въ народ?, обр?тшемъ вновь свои челов?ческія права?… Тщетно искалъ вокругъ себя Завалевскій, — внизу прогулъ, шатанье, недоимка, міръ горлановъ и пьяный самосудъ; выше — постыдное, тупое уныніе, безнадежность трутня, выгнаннаго изъ улья… А мысль, молодая мысль Россіи — то, что именовало себя тогда 'новыми людьми', — ч?мъ прив?тствовала, ч?мъ праздновала она это великое д?ло освобожденія родины?

Съ ужасомъ и отвращеніемъ раскрывалъ каждый разъ Завалевскій нумера толстыхъ журналовъ, ежем?сячно получавшихся имъ изъ Петербурга; часто, не дов?ряя глазамъ своимъ, знакомился онъ съ ихъ содержаніемъ… Тамъ раздавался какой-то дикій вой, — вой э?іоповъ, по древнему сказанію, лаявшихъ на солнце… Полудикіе семинаристы, заявлявшіе себя представителями 'молодаго покол?нія', сталкивали съ в?ковыхъ пьедесталовъ высочайшихъ представителей челов?ческой культуры и обзывали ихъ 'пошляками'; наглые гаеры въ б?шеной 'свистопляск?' топтали козлиными ногами все великое духовное прошлое челов?ка, и съ п?ной у рта, съ поднятыми кулаками, требовали, да возвратится онъ въ образъ зв?риный. Освистанное искусство объявлено было 'аристократическимъ тунеядствомъ', поэзія 'пакостнымъ времяпрепровожденіемъ', исторія оказывалась 'не стоящимъ вниманія собраніемъ всякой негодной дряни'… Дерзость этого скоморошества уступала только его неслыханному комизму. Л?тосчисленіе русской мысли повел?валось вести съ какой-то полемической статьи одного изъ 'новыхъ людей', а 'дворянскую литературу', то-есть все то, что по-русски написано было не семинаристами, почитать не существующею. Россіи, оплеванной наперерывъ вс?ми этими б?шеными устами, приговоренной ими на мельчайшіе атомы, — Россіи объявлялось, что у нея и исторіи никакой н?тъ, что во все продолженіе ея тысячел?тняго существованія она произвела одного единственно 'порядочнаго челов?ка', и что этотъ порядочный челов?къ — Стенька Разинъ!…

Глубоко, вс?ми сторонами своего существа, какъ челов?къ образованія, какъ гражданинъ, какъ сынъ своей земли, возмущенъ былъ Завалевскій, — и воспоминались ему пророческія слова его дяди: 'изъ мрака лишь д?ти мрака выйдутъ'… Да, вотъ они, эти исшедшія изъ мрака д?ти! Неразумное прошлое давало свой естественный плодъ… Но гд? же, гд? же спасеніе?…

Быстро неслись призраки… Завалевскій вспоминалъ 1863 годъ, грозу, подымавшуюся съ Запада на Россію, и могучій взрывъ патріотическаго чувства, охватившій его родину изъ конца въ конецъ… Горячо отдался онъ весь этому спасительному движенію! Онъ уразум?лъ сразу всю его в?скость, все его значеніе…

Въ пылу увлеченія нашъ идеалистъ обрекалъ всего себя на д?ло сліянія русскихъ окраинъ съ общимъ отечествомъ; онъ началъ составлять большое общество съ ц?лію пріобр?тать покупкою им?нія въ Западномъ кра?, нам?ревался самъ поселиться въ немъ, поступить тамъ на службу… Предпріятіе не удалось, — предложенія его были отклонены… 'Благо, что такъ случилось', вспоминалъ теперь Завалевскій, улыбаясь своею унылою улыбкой:- 'хорошъ бы я былъ! Считаемый чуть не за самую газету В?сть въ 1866 году, я, пожалуй, былъ бы выгнанъ оттуда какъ 'революціонеръ' и 'соціалистъ'…

Онъ почувствовалъ себя безполезнымъ и снова у?халъ въ Италію. Но онъ не обр?лъ въ ней прежнихъ восторговъ, прежняго самозабвенія. Онъ теперь, можетъ быть, еще лучше, тоньше понималъ, ц?нилъ искусство, но онъ уже не чувствовалъ себя способнымъ отдаться ему всец?ло, уйти вс?мъ существомъ своимъ въ этотъ волшебный міръ и, какъ прежде блаженно замереть въ немъ… Онъ вспоминалъ, какъ однажды въ Венеціи, остановившись предъ Святымъ Маркомъ, перечислялъ онъ мысленно, что генія, челов?ческаго труда и навезенныхъ изо вс?хъ странъ земли сокровищъ потрачено было на этотъ исполинскій памятникъ дней славы и величія… 'Что двигало все это', подумалъ онъ, 'то уже никогда, никогда для челов?ка, не вернется! И для меня къ этому н?тъ уже возврата'… Нежданныя, жгучія слезы выступили у него подъ р?сницами… Онъ на другой же день у?халъ въ Гамбургъ, оттуда въ Америку. 'Посмотримъ на страну, гд? этого никогда не бывало', сказалъ онъ себ?,- 'познакомимся поближе съ новою жизнію, съ новыми задачами'…

Но самъ онъ не могъ отр?шить себя отъ прежняго челов?ка. Въ этой стран? безпред?льной свободы, — Завалевскій провелъ тамъ два года, — онъ все отыскивалъ суровыя республиканскія доброд?тели, пуританъ временъ Пенна, героевъ пустынь и д?вственныхъ л?совъ Купера, — и натыкался лишь. на эксплуататоровъ и humbug'онъ всякаго рода. Онъ задыхался. какъ задыхался въ немъ Эдгардъ По, въ этомъ мір? машинъ, царственнаго м?щанства, колоссальнаго разсчета и циническаго корыстолюбія. Новая жизнь наводила на него невыносимую тоску. Онъ вернулся въ Европу.

Онъ прі?халъ въ Парижъ всл?дъ за вступленіемъ въ него германской арміи… Его настигла тамъ коммуна со вс?мъ ея безумствомъ, со вс?ми ея ужасами, со вс?ми ужасами версальскаго возмездія… 'А вотъ и разр?шеніе новыхъ задачъ!' говорилъ себ? Завалевскій, — 'пожаръ, кровь и разрушеніе! Ч?мъ же хуже были Неронъ и Гунны?'… Какъ бы въ отв?тъ ему, какой-то русскій выходецъ посылалъ изъ Женевы свой братскій прив?тъ поджигателямъ Парижа: 'Петролеумъ', восклицалъ онъ въ младенческомъ восторг?,- 'вотъ тотъ факелъ, которымъ долженъ осв?титься великій пиръ равенства и братства людей!' — 'Какъ будетъ вонять на этомъ пиру!' говорилъ по этому поводу Пужбольскій, — Завалевскій засталъ его въ Париж?,- Пужбольскій, который, не ст?сняясь, въ самый разгаръ террора отпускалъ громко на улиц? подобныя же зам?чанія, за что чуть и не былъ разстр?лянъ однажды толпою блузниковъ. Его уже тащили въ ст?н?. Bon mot спасло ему жизнь. — 'Vous allez me fusiller; je veux bien; mais en serez vous plus propres?' спросилъ онъ вдругъ, указывая на ихъ грязныя лохмотья, — 'tenez, j'aime mieux vous payer du savon!' И онъ вытащилъ два золотыхъ, бывшихъ въ его карман?. Его отпустили съ громкимъ см?хомъ… И вотъ, посл? пяти л?тъ отсутствія, Завалевскій опять на родин?… Комедія Нечаевскаго процесса только-что была отыграна, патріотическая струна давно смолкла, — и надъ нею ретроспективно пот?шались теперь фельетонныя балалайки… Внимательно сталъ прислушиваться, приглядываться Завалевскій, и… и прежнею тоской щемило у него въ груди… Преобразованная родина, на св?жіе глаза, представлялась ему теперь — увы! — какимъ-то нескладнымъ недорослемъ, облеченнымъ въ одежду взрослаго челов?ка и безпомощно запутавшимся въ ней… Ничто, казалось ему, не спорилось, не шло въ здоровый ростъ, не складывалось въ строй, въ д?йственное, живучее сочетаніе… Старое, очевидно, вымирало, гнія, но изъ-подъ его опадающихъ стеблей нигд? не зам?чалъ Завалевскій св?жихъ поб?говъ здоровой молодой жизни… Въ темныхъ и нел?пыхъ краскахъ рисовался предъ нимъ этотъ давно не виданный имъ родной бытъ: города и села представляли собою зр?лище одного сплошнаго кабака; в?чно неуловимый красный п?тухъ гулялъ безнаказанно по всему пространству деревянной Россіи; жаловались на т?сноты, на опеку, толковали о расширеніи правъ, — а самоуправленіе не ум?ло моста устроить, и земскія дороги утопали въ грязи какъ во времена Михаила ?едоровича, а излюбленные люди страны, а представители высшихъ и низшихъ сословій позорили себя то-и-д?ло безстыдною недобросов?стностью… Сегодня читалъ Завалевскій, какъ н?кій избранникъ провинціальной юстиціи, над?въ на себя посконную ризу, кощунствовалъ, пьяный, предъ пьянымъ мужичьемъ; завтра разсказывалось объ убійств?, совершенномъ 18-л?тними мальчиками въ вид? опыта, съ ц?лью пріучить себя къ будущимъ убійствамъ! Благодушно выносила изъ камеръ присяжныхъ общественная сов?сть поразительныя оправданія; адвокатъ превращалъ защиту преступника въ апо?еозъ преступленія… И ни одного дня безъ новой клеветы, безъ новаго скандала, — безъ новаго случая безсмысленнаго, необъяснимаго на первый взглядъ самоубійства. Юноши, женщины, д?ти лишали себя, не задумываясь, жизни, какъ бы въ мрачномъ сознаніи своей безполезности, своей безысходной душевной нищеты…

— О, б?дный край мой! восклицалъ съ отчаяніемъ Завалевскій:- неужели отъ твоего азіатскаго сна пробудила тебя н?когда дубинка Петра Алекс?евича только зат?мъ, чтобы ты разсползся теперь отъ умственной безтолочи, отъ духовнаго безсилія!… За азбуку надо приниматься теб?, за настоящую, правильную, строгую азбуку!…

У него давно былъ составленъ проектъ того образовательнаго заведенія, о которомъ, какъ в?домо читателю, происходило у него сейчасъ объясненіе съ господиномъ Самойленкой. Онъ съ новою горячностью